Я очень, очень люблю выносить мусор.
Вы нет? А я да!
Дело в том, что такие интересные вещи выбрасывают! Не постесняюсь сказать, что я их нередко подбираю. Например, многие иконы, которые теперь стоят у меня дома, были обнаружены около мусоропровода. А однажды (был, по-моему, серый, снежный, будничный день) я там же нашла позолоченную фигурку ангела в полете. И меня это вдохновило.
Вы не думайте, я не Плюшкин какой-нибудь, не подбираю оторванную подошву. Просто люди выбрасывают такие вещи, которые на свалке оставить никак нельзя. И все чаще и чаще выбрасывают книги. Оно и понятно: решительно все тексты есть в интернете, читают сейчас вообще мало и в чтении не нуждаются (например, мой ученик, неглупый юноша, не знал, что Великая Отечественная война называлась Великой Отечественной. Когда я прошу его, неглупого, сформулировать какое-нибудь необходимое для его письменной работы положение, с ним случаются мучительные корчи, корчи бессилия. Литература осталась для него в стороне, и она мстит за себя — вот такой вот его безъязыкостью. Потому что только чтение даст нам возможность выразить себя.)
Книги выбрасывают, и помногу. А тут вот что случилось: мои соседи, культурнейшая семья, продают квартиру, взрослые дети живут заграницей, книги, да и всякий скарб девать некуда, ну и... И я приволокла домой письма Чехова в десяти, кажется, томах, Шукшина, японско-русский словарь... И так деваться некуда, квартира тесная, ну просто бред какой-то. Но почтение к книге возобладало. (Мне все представляется, что книга, и именно в том виде, в каком она существовала до последнего времени, книга, изображаемая на иконе в руках Спасителя и евангелистов, связана с судьбами мира, с последними его судьбами. Помните? «Книги разгибаются....», и наступает Страшный суд. Может, это наивно, ведь в древности книга существовала в виде таблички, свитка и так далее, но для меня это именно так. В книге как кодексе есть то величие и монументальность, каких нет и не будет в электронном тексте при всей его компактности и сомнительной удобности.)
Так вот, подобрала я Шукшина, сиротски лежавшего недалеко от мусоропровода. Он хороший писатель, но вовсе не из первейших моих любимцев, я давно его не перечитывала. Долго он лежал в моей прихожей. И вот настал день, когда я его решила пролистать, раскрыла...
Василий Макарович Шукшин
Оказывается, у него есть рассказ «Сапожки», я его, по-моему, не читала, а может, крепко забыла. Я плакала над ним. Господи, как я рада, что прочитала его, что подобрала эту книгу. Если кто не читал, то вот о чем там речь. Шофер в рейсе случайно зашел в магазин, увидел там нарядные сапожки (а ведь речь-то идет о времени, когда не только в провинции, да еще в деревне, а в Москве надо было с великим трудом «доставать» нужное, редкое, импортное), и решил ухнуть на них все заработанное (шутка сказать, шестьдесят пять рублей).
Приятели его корят: и пойти-то жене в импортной обуви будет некуда, грязища деревенская. Начинаются мучительные сомнения, постепенно оказывается, что сапожки эти — не просто обувь, подарок из райцентра, а что-то гораздо более значительное, драгоценное даже, какое-то мерило отношений, и если жена заведет свое: да зачем потратился, сколько дыр в хозяйстве, лучше бы дочкам что-то достал, ‒ то будет просто беда, жизнь прожита зря, любовь, какая была, без следа исчезла, жизнь опустела.
Но рассказ заканчивается совсем иначе. Он заканчивается в традициях великой, спасительной русской литературы, всегда оставляющей для читателя светлый коридор надежды.
Жене сапожки не подошли. «Клавдия смотрела на сапожок, машинально поглаживала ладонью гладкое голенище. В глазах ее, на ресницах, блестели слезы...
— Черт бы ее побрал, ноженьку! — сказала она. — Разок довелось, и то... Эхма!
В сердце Сергея опять толкнулась непрошеная боль... Жалость. Любовь, слегка забытая...
Клавдя смущенно усмехнулась, тряхнула головой, как она делала когда-то, когда была молодой, ‒ как-то по-мужичьи озорно, простецки, но с достоинством и гордо.
— Ну, Груша, повезло тебе. Она протянула сапожок дочери. — На-ка, примерь.
Дочь растерялась.
— Ну! — сказал Сергей. И тоже тряхнул головой. — Десять хорошо кончишь — твои.
Клавдя засмеялась».
И все! Ничего больше, если не считать огромного сострадания к человеку, сердечного авторского осознания, что ничего не мелко в этой маленькой, монотонной человеческой повседневности. И писателю не мелки его дюжинные герои. Ведь они понимают то, что понимает он сам. Сапожки, покупка на последние деньги, любовь, потускневшая, но не угасшая в этой тяжкой советской деревенской жизни, — нет, это не чепуха, не просто быт. «Сергей встал, загасил окурок и пошел в горницу. Улыбнулся сам себе, качнул головой... Но не подумал так: «Купил сапожки, она ласковая сделалась». Нет, не в сапожках дело, конечно, дело в том, что...
Ничего. Хорошо.»
Вот так кончается рассказ. Да нет, я не такая уж восторженная, я понимаю, что существует проза жизни, и сколько даровитых писателей сейчас заняты тем, что изо всех сил погружают читателя в эту самую прозу, вернее, совсем уже во мрак, в тупик. Я знаю и то, что для этого есть основания, что мрак и тупик открываются перед нами всеми, что, например, деревня, описанная Шукшиным, уже отошла в прошлое, и сейчас она, наверное, находится в куда более бедственном состоянии. Везде катастрофа.
Но простите литератору: один из выходов из этой катастрофы — чтение. Мы погибаем от отсутствия самосознания, понимания — кто мы, откуда, куда мы идем. Только чтение, хорошее, добротное, научит нас мыслить и говорить. И чувствовать, конечно. И действовать.
Хочу вас попросить: прежде, чем книгу выбросить, попробуйте ее прочитать. А там — что же, если она вам не нужна, пожалуй, выбрасывайте. Я ее подберу.
Комментарии
Спасибо.
RSS лента комментариев этой записи