Две недели в Севастополе

Уже реакция характерна!

— Вы в Севастополе?! Ого!

Если бы я сказал, в телефон: я в Туле, или в Берёзовке Костромской области, то услышал бы в ответ безразлично вежливое:

— Да? А.

А уж если бы: — Я сейчас в Париже — куда, даст Бог, больше никогда не поеду (я там был один раз 36 лет назад) — то на Париж отозвались бы с пониманием, сочувственно, сказали бы что-нибудь типа «классно», «здорово», как о Египте или о Кипре. Выразили бы тем самым, что дело имеют с правильным, евростандартным человеком, который тело нежит на известных пляжах, а душу кормит не тяжёлой отеческой пищей, но «престижным» набором впечатлений.

А вот Севастополь вызывает в первое мгновение удивление, и многое объясняется следующим тут же вопросом:

— Ну и как там люди? Какие у них настроения?

— Патриотические.

По возвращении в Москву такой короткий диалог состоялся у меня с одним моим почтенным старшим другом, человеком либеральных взглядов, и он даже помрачнел, расстроился:

— Не знаю, — говорит, — кому верить. И чего тогда передают?

А он смотрит Дождь и слушает Эхо Москвы. А я из Крыма вернулся. Слушал живых людей — не интервью, видел севастопольцев, читал объявления, рекламы и слова на стенах.

Ещё иногда уточняют вопросы. Например, один наш работник спросил меня:

— Как там народ, недовольны?

— Недовольны? Чем же они недовольны?

Наверное, в моём переспросе прозвучала такая нота, что ему всё стало ясно. Некоторое моё возмущение.

Для полноты картины важно то, что в течение года я вообще имею честь общаться, по разным поводам, с людьми разных, в том числе противоположных, взглядов. Что касается Севастополя, то одни с восторгом принимают твои слова, когда им говоришь, что город был и остаётся русским. Принимают, как очень приятные вести. И их лица расцветают улыбками. А другие насупливаются и шипят, как накалённые пустые сковороды, когда на них попадают брызги. Про первых Ирина Прохорова, сказала бы, наверное, что это те ещё восторженные, что у них улыбки кровожадные. Как-то на РБК-ТВ она в беседе с Даниилом Дондуреем отметила, что в московском метро у людей лица агрессивные. Вот как? Я тоже езжу на метро... А, понятно, это значит и у меня агрессивное. Если двое наедятся чеснока — хочется по-старому сказать — чесноку, то им общаться ничто не мешает. Поэтому-то, вероятно, мне лица в метро кажутся симпатичными, в основном.

«Нераболепствующим» — в либеральном понимании — людям, не могущим не презирать власть, считающим, что в массе своей российское общество переживает морально-мировоззренческий кризис, стагнирует, и при этих болезнях всё же упрямо дистанцируется от цивилизованного человечества и сползает в тоталитаризм, одним словом людям, естественно не принимающим отечественной кондовой узости, Михаил Ходорковский, будучи в Берлине, дал такое именование: «Европейски ориентированная часть российского общества». Ну Ленин из Швейцарии.

Вообще «ориенс» — это по-латыни восток. Правильнее было бы русских европейцев называть оксидентированными, потому что по-латыни запад — оксиденс, нисходящее солнце. Получается: «Закатная часть российского общества». Сумеречная. Вестники ночи.

Братское кладбище.

Севастополь — это тест, лакмусовая полоска. Да и весь Крым. А этот город особенно. Севастос — высокочтимый, полис — город. Августейший, величественный. В советское время его имя переводили иначе, развивая, вероятно, идею величия: город славы. Но действительно, история двух его оборон, 1854 – 55 годов и 1941 – 42-го говорит о немеркнущей славе. Подвиг защитников города в Крымской войне увековечен, волей Императора Александра II, необычным Никольским храмом, пирамидальным, высоким, царящим над холмами братского кладбища.

krest

На кладбище покоятся русские адмиралы и генералы, офицеры морские и сухопутные, матросы и пехотинцы. Над могилами белые, словно выцветшие, колонны, на них бюсты военачальников. Стоят изящные часовенки, и рядом лежат громадные плиты братских могил. Склоняются над памятниками деревца, растёт повсюду колючий южный кустарник, разбегаются в разные стороны мощёные дорожки, провеиваются холмы ветрами, пропекаются солнцем, омываются дождями и покрываются, в зимнее утро, недолгим снегом. Кладбище-книга, несуетный город живой памяти.

Могила адмирала

Склеп генерала Эдуарда Ивановича Тотлебена (1818 - 1884).

Туда, на братское кладбище, на северную сторону, из центра Севастополя, от Графской пристани ходят катера. Набирают людей быстро. Молодёжь их по-местному зовёт смешно. Слышу разговор по мобильнику: девушке рядом кто-то звонит и интересуется, где она:

— Я в кастрюле сижу.

Курсируют студенты, школьники в этих кастрюлях каждый день, видят военные корабли, Михайловскую и Константиновскую батареи, памятник Затопленным кораблям. Привыкли? Не спрашивал. И о чём бы? Чёрно-синее море, а в другой день оно изумрудное, утром гладкое, к вечеру в барашках. Здесь оно всюду, и там, откуда его не видно. Оно уходит за горизонт, широкое и вольное, и им просто дышат, сидя на скамейке в безлюдном дворике. Его незаметно, повседневно впитывают глазами, не любуясь им, как гости, не смотря на него с идеей получить впечатления и пользу. Оно всегда и везде. И вместе с небом оно — один простор, одна большая ширь для души, живущей на берегу.

Херсонес.

И древний Херсонес мне говорил о том же. Мы пришли туда в один из самых жарких дней начала сентября: 36 градусов показывал термометр в городе. Небо без оттенков синее, абсолютно безоблачное, море и впрямь чёрное, и на этом глубоком фоне белые колонны Херсонеса смотрятся как иллюстрация из хрестоматии по истории Древнего мира.

Херсонес колонны

Город этот врезается в море, подступает к нему вплотную, а море к его укреплениям и домам. Кажется, что те таврические греки жили по щиколотку в воде. На холмах, за городом, собирали пшеницу, пасли коз, в городе выжимали масло и давили виноград. Воевали с местными племенами. Князь Владимир, спустившийся к морю с севера, ощутил, вероятно, тепло и влагу. Не степь раскалённая перед ним, в которой привык воевать. Цивилизация, в храмах благовония, люди умелые и речь звонкая, со словами, словно отточенными морем блестящими камушками. Докса Патри, ке Ио, ке Агиа Пневмати, ке нун, ке аи, ке ис тус эонас тон эонон. Амин.

Херсонесу более двух с половиной тысяч лет. Обычно пишут в книгах и экскурсоводы сообщают, что он возник в V-VI веках до Р.Х., так давно. Нет — хочется возразить — ему именно сейчас столько лет. Он как ветхий старец, как патриарх в молодой семье. А внешне как будто да: всё у него в прошлом. Можно кино снять, демонстрируя исключительно работу археологов. А если поднять глаза: вон, рядом, километра не будет, в Карантинной бухте, которую когда-то облюбовали греки для своих судов, стоят военные корабли. Один, второй, и ещё мачты и антенны третьего, четвёртого за ними. И постройки на том берегу бухты – ХХ столетия. Живёт себе старец в людном месте: за остовами его стен, домов и храмов, за его узкими улочками и маленькими площадями, совсем недалеко, на возвышенности, шумит Севастополь, снуют автобусики, торгует рынок. И к руинам Херсонеса спускается обычная современная улица, на которой на одной стороне воинская часть за забором, а на другой сначала пятиэтажки, а потом, ближе к морю, коттеджи. Между ними ресторан «Белая гвардия».

Но с Херсонеса начинается то, что охватило и Севастополь, и Крым, и далёкие земли на север, восток и запад от полуострова.

В культуре всё, что существует, сделано кем-то. В природе всё, что существует — скажут материалисты — возникло само собой. Но самособойное раскрывается не сразу, а проходит этапы. В начале, по их гипотезе, был бульон — мировой. Из него повылезало многообразие форм. На примере любого растения и живого организма можно увидеть модель целого: сначала сжатость, нерасчленённость — зерно, живая клетка — а затем деление, развитие, расцвет. Это реализация внутренней программы, одинаковой, в общих чертах, для всех представителей данного вида: из зёрен пшеницы вырастут, при благоприятных условиях, колосья пшеницы, а не тимофеевки луговой. Как назвать эту внутреннюю динамику развития на языке философии или теологии? Одним из значений термина «слово». Слово как совокупность последовательно развивающихся идей, подчинённых некоей организующей это развитие воле.

В культуре, в основе и в процессе любого производства артефактов, лежит именно так понимаемое слово. Здесь всё очевидно. Нет замысла? И нет понимания, как его реализовать? Ну что ж, тогда ничего и не появится.

В природе мы видим, что как раз всё появляется, но определённого рода люди никак не желают допустить саму мысль о нематериальной мысли (программе, внутреннем биологическом механизме), которая обладала бы ещё и энергией. Ну а каким же иным образом маленькое зёрнышко пробивает асфальт и рвётся к небу, на глазах превращаясь в ствол, выкидывая из себя ветки, покрываясь плодами? Это чудо природы, выросшую на дороге яблоньку, я видел когда-то давно в Ельце, на окраине города. Кончался сентябрь, на ветках висели дички, и трещины на асфальте разбегались от ствола, как лучи. Есть энергия, и есть план её реализации. Что она, умная, что ли, эта сила? Да, умная, и она явно происходит из некоего планирующего центра. А сама яблонька — ствол, ветви и плоды — нет, конечно, она не умная. Она всего-навсего материя, сегодня цветущая, а завтра в печи горящая. Как не умна бумага и чёрные буквы, переплетённые в одну книгу под обложкой, на которой значится, например, «Преступление и наказание». Чёрные буквы подобны пальцам, бегающим по струнам внимающего книге ума. Невидимая сила, расправляющая семена и зёрна в благоухающие цветы и могучие деревья, зовётся словом.

Греческий (византийский) монах-богослов, живший в VII веке, святой Максим Исповедник, впервые внятно заявил, что в мире любое явление вызвано к жизни таинственно произнесённым словом, логосом, повелением стать, совершиться. В понимании преподобного Максима это повеление исходит от высочайших и совершеннейших разума и силы — от Бога.

Бог вне времени, и веление Его рождается вне времени. Не от временной причины, и не на время только, а навсегда. Я не мог не думать об этом, ходя среди развалин славного Херсонеса. Ходил и всё повторялись во мне строки, когда-то написанные юным Лермонтовым в альбом девице, о его, юного поэта, чувствах. И повод написания стихов к моей прогулке никакого отношения не имеет, и всё содержание лермонтовских строк совершенно о другом, совсем далёком от учения о логосах, и однако же, как странно ложится строчка, вырвавшаяся вопреки всему рассудительному, из памяти: «Другим предавшися мечтам Я всё забыть его не мог; — Так храм оставленный — всё храм, Кумир поверженный — всё Бог!»

И раскопанный древний город продолжает жить, и он живёт как некий замысел, что до сих пор не перестал осуществляться, как начаток дальнейшего развития, которому ещё не положен конец, и ещё особым таинственным образом он пребывает до сего дня. Дело в том, что живы души тех, кто вложил в этот город свои души. Это не каламбур, а сущая правда. Возникшему нет замены, оно единственно. И оно не исчезает, бытие его таинственно продолжается.

Вот крохотный храм, вернее его остов: проступающие из земли фундаментные камни. Притвор на несколько человек, затем основное помещение, где едва уместятся двадцать. И алтарь — контур полукруглой апсиды. Престол в центре алтаря представлял собой, вероятно, простой обтёсанный валун, на плоской поверхности которого могли уместиться Святая Чаша, Потир и Евангелие. Здесь, перед Престолом, мог встать только священник, а где-нибудь сбоку стоял в тесноте диакон, или ещё меньший по степени помощник. Места очень уж мало. Храм для одной улицы. Потому что неподалёку мог быть другой.

В центре останков древнего Херсонеса — развалины базилики, кафедрального храма епископа. По нашим сегодняшним представлением и масштабам — маленькая приходская церковь. В этом городе принял святое Крещение князь Владимир.

Херсонес сегодня — буквально в объятиях Севастополя. Он его исток, начало. Он его ядро, сжатое скорлупой с трёх сторон, но одной стороной навсегда открытое той стихии, по которой прибыла сюда культура и вера. Приплыла на кораблях эта вера, высадилась, и прошла, как сквозь дверь, в Россию.

Балаклава.

Чтобы попасть в Балаклаву из района Камышёвой бухты, оттуда, где строящийся храм святителя Николая в Камышах, надо сначала с полчаса ехать по улицам жилого, спального Севастополя, у которого своё лицо, свой особый колорит: светло-каменный, иногда с кремовым оттенком, цвета рубашки морского офицера. Потом у большого рынка пересадка на другой автобус и путь за город. И хотя Балаклава —район Севастополя, но она всё же в некотором отдалении от него. Длинная бухта, заползающая в глубь берега, раздвигающая для этого прибрежные горы, изогнувшаяся так витиевато, что с набережной не видно открытого моря. С высоты нависающей над бухтой горы смотрят на балаклавскую набережную полуразрушенные башни древней генуэзской крепости Чембало.

Балаклавская бухта 2

Стоит неподалёку от входа на набережную, облокотившись на перила причала, невысокий бронзовый Куприн в летней шляпе, с тросточкой. Сочинял, летало перо по бумаге, а теперь вот отдыхает, любуется. Мимо спешат люди в панамах и шортах. Регулярно отъезжают прогулочные катера на Яшмовый пляж и другой какой-то.

Храм 12-ти апостолов, строения ХIХ века, возведён на месте старого, средневекового. Над храмом круто уходит вверх полулысый откос в чахлых деревцах.

В 50-е годы ХХ века построили внутри одной из обступивших бухту гор секретный завод для подводных лодок. Лодка заходила в акваторию завода из глубины моря, не всплывая, и выходила незаметно после ремонта, или впервые, новая, в недрах гор рождённая. Лет двадцать назад уникальное предприятие остановилось и тогда же его растащили на части.

Набережная упирается в ресторан «Изба рыбака»; там  подают жареную султанку — маленькую местную рыбку, и ещё кефаль, камбалу, гренки и Инкерманские вина, прохладные, которые наливают в тут же запотевающие бокалы. А маленькие живые рыбки, сырые шпроты, стайками снуют в прозрачной воде, в метре от веранды ресторана, почти у самых столиков. Над косячками рыбок качаются на воде упругие крупные чайки. На рыбёшек не обращают внимания. Ждут хлеба от посетителей. Неожиданно раздаются издалека протяжные сигналы. На той стороне бухты, по дороге, едет и гудит свадебный кортеж. Впереди всех белая машина в цветах и лентах. Праздник.                                           

Феолент (фио или фео).

— Надо съездить ещё на мыс Феолент, — советовали нам. — Там монастырь, куда Пушкин заезжал. И вообще там очень красиво: высокий превысокий, почти отвесный, берег; в трёхстах метрах от берега гора Святого Явления; и справа от неё вырастают из воды две острые скалы, одна повыше, а другая пониже. Их зовут Орест и Пилад. Запомните, если смотреть на них от монастыря, они как будто слегка склоняются один к другому: два неразлучных друга.

Феолент 4

Увиденное превзошло описание. Хотя в первые минуты, когда мы только подъехали к тому месту, ничего не предвещало никаких красот.

— Ступайте прямо, — сказали нам, и кивнули на ухабистую дорогу меж двух дачных заборов. Дорога мягко поднимается, впереди показываются металлические ворота. Перед ними, немного в стороне и в тени, сидит полный  молодой монах. Изредка пропускает машины.

За воротами, на гребне подъёма, совсем недалеко от обрыва, дует такой могучий ветер, что прямо ложись на него грудью и лежи, покачиваясь и не падая. Он дует ровно, не слабея. Здесь же рядом, в ста шагах, сверкает окнами дом с широким балконом. Как они живут под таким нестихающим шквалом?

Но стоило нам повернуть влево и спуститься чуть ниже в направлении монастыря, как о ветре мы сразу забыли. Солнце пекло и блестело на всём: даже на белой пыли и на выцветших пыльных листьях, на тёплых камнях ограды и на главе храма Георгиевского монастыря, впереди. И особенно на неподвижной глади моря. Широкие золотые полосы света, от которых рябило в глазах, убегали к сверкающей белой дали на горизонте.

Монастырь посвящён святому Георгию, и гора Святого Явления связана с ним. Великомученик Георгий явился на ней мореплавателям грекам, терпевшим кораблекрушение, и избавил их от внезапной гибели. Случилось это в конце IX века. Спасшиеся моряки взобрались на скалу, на которой приметили во время шторма своего избавителя — они именно его и молили о помощи — и нашли там икону святого Георгия. Величественный крест на вершине горы напоминает о чуде спасения.

От монастыря вниз, к воде, ведут восемьсот ступеней. Спуститься-то спустимся, думали мы, каково-то подниматься будет? А получилось наоборот. Мы спускались так быстро, что заложило уши, как при посадке самолёта. И на берегу кружилась голова. Море прозрачное и ласковое, люди плывут к горе Явления, взбираются на неё, окружают крест: он высотой метра четыре.

Подъём вверх показался не таким уж трудным. Потому что по восьмистам степеням никак не взбежишь стремительно. Взбирающиеся всюду передыхают: сидят, лежат, стоят, опершись на кривые деревца. Рядом с крутой тропою, ближе к монастырю, полуразвалившийся низенький домик: на табличке указано, что это загородная дача адмирала Михаила Петровича Лазарева. Того самого человека, кто, будучи молодым офицером, под парусами обогнул земной шар; кто одним кораблём в сражениях побеждал пять; кто преобразил жизнь на Черноморском флоте и кто невольно засвидетельствовал, умирая, что никогда ничего не просил для себя лично. Крохотный домик его, лепящийся к горе и нависающий над спуском, этакое гнездо орла, говорит — или мне так хочется — о его личной умеренности и безграничной любви к простору, морю, небу, жизни.

И ещё хочется называть этот мыс не Фио, а Феолентом. Это, впрочем, один из вариантов, о котором спорят краеведы. Феос — Бог. Ленд — земля. Господня земля, и что наполняет её (слова апостола Павла из Послания к Коринфянам). Люди наполняют её храмами и иными памятниками своей любви к Богу и друг ко другу.

Но, увы, часто мелочно и бессовестно метят землю и воду своей нечистотой: сколько же человеческого мусора среди божественной красоты, внизу, на камнях, и немного выше! Вот бросил молодой мужчина пакет с объедками, потом поднялся выше ступеней на тридцать, обернулся на золотую морскую даль, обозрел её... и в восхищении хлёстко выругался. Так вот пастухи выстрелом хлыста срывают дремоту с коровьего стада. Дама, шедшая следом,  вздрогнула и на лице её изобразилась болезненная растерянность; она открыла рот, будто ей внезапно не стало хватать воздуха. Может, хотела что-то возразить... Не успела: у парня в шортах только голени засверкали.

Инкерман.

Маленький монастырь с маленькими храмами; поезда из Севастополя, или в Севастополь, проходят почти над его двориками. Всеми строениями своими он врезан в грубый камень. Будто обтёсанный, изящно вырезанный и отполированный камень колонн и портиков вырастает из шероховатого, природного. Одна из внутренних каменных лестниц лепится левым боком к горе; она ведёт, поднимаясь, в крохотные  церковки; на промежуточной площадке, слева, освещённая стеклянная дверка, а на ней написано: «Мы были такие, как вы; вы будете такими, как мы»; и внутри черепа, гладкие, безглазые.

Что ж, так и есть. А вся наша сегодняшняя жизнь, если её привести к этому окошку в будущее, большинством голосов спросит: ну и что? жизни не радоваться?

— Радоваться! С умом в черепе.

За монастырём, дальше, в громадных инкерманских каменоломнях, образовавшихся от добычи строительного камня, в войну скрывались от немцев люди: работал госпиталь, в школе учили детей, и даже маленький детский сад открылся. И когда стало не хватать воды, начали использовать запасы Шампанского. В нём кипятили бинты, его пили взрослые и дети, и раненому перед операцией, за неимением иной анестезии, давали выпить сразу бутылку.

В монастыре мы купили альбом со старыми фотографиями-открытками. В альбомчике есть одна замечательная, с такой подписью: «Инкерманский монастырь. Ветераны Крымской войны — участники обороны Севастополя 1854 – 1855 годов в монастыре. Фотография. 1905 г.» На фото 18 человек, 17 — седобородых, или седоусых, стариков. Старцев, просится слово. Лица у всех серьёзные, собранные, у многих при этом ещё и приветливые, даже ласковые.

Инкерман

Эта фотография — единственная в своём роде в альбоме. Все прочие представляют собой виды природы, монастырские храмы. И августейшее семейство, снятое со значительного расстояния, так что лиц не различить, тоже попадает в ряд общих видов. А эти старцы на коллективном портрете, дожившие до начала ХХ века — иным за 70, кому за 80, а кому-то и все девяносто — совсем особенные. Насколько же человеческое лицо богаче любого сооружения, величественной скалы или дух захватывающей дали! Оно — дело рук Божиих, и согрето дыханием жизни. Можно в каждое вглядываться долго. Не на камень смотришь.

Тоже примечательная деталь — жизнь в форме и по форме. У всех на головах фуражки, на застёгнутых кителях — медали. А сидят они, и стоят, и между собой беседуют не скованно, а по-приятельски просто. Двое-трое внимательно смотрят на фотографа, то есть в аппарат, что торжественно установили перед всеми на треноге. Строгие и добрые ветераны.

Поездка в Симферополь.

С вокзала на электричке в Симферополь, солнечным утром. Только тронулись, в вагоне почему-то включили свет. А потому, что мы почти сразу въехали в тоннели. После тоннелей первая остановка — платформа Инкерман. А после платформы электричка начала набирать скорость и под нами, внизу слева, быстро проплыл уже знакомый монастырь.

Дорога местами идёт над такими головокружительными пропастями, что лучше не смотреть в окно. Дальше, справа и слева, горы. Густо поросшие лесом. Здесь, должно быть, удобно было партизанить в войну. В непролазных колючих зарослях, в лощинах и пещерах. Попробуй достань, выковырни.

Долина, по которой сейчас неспешно стучит наша электричка, вся в садах и виноградниках, которые как будто прячутся в рощицах, скрываются за рядами тополей. В Верхнесадовом — это посёлок на полпути к Бахчисараю — старшеклассниками мы работали полтора летних месяца в 1974. Жили в здании клуба. На виноградники нас возили на пазике, куда-то вверх, за перевал. И из Верхнесадового пару раз мы ездили в Севастополь: один раз играть в футбол в вместе с ребятами из местной команды, а в другой — просто на экскурсию. В памяти осталась необыкновенная чистота и немноголюдность в городе. И много моряков: вот по улице идёт матрос в белом, в магазине другой в очереди стоит. У нас в Москве все военные в зелёном, а здесь они в белом с синим, а офицеры в чёрно-золотом. Нам говорили тогда: это город закрытый. Романтические какие-то и серьёзные слова. А почему нас пустили? Удалось договориться, наверное. Здесь всё секретно, и мы присматривались ко всему с любопытством. Мы понимали, что жизнь в этом месте во всём особенная. А люди? А люди вроде бы свои, русские. И названия привычные. Просто воздух иной. И не иностранная, нисколько не чужая, но всё же иная, какая-то «своя» жизнь... То ли более спокойная, то ли — более ответственная. В любом случае — красивая.

Но подростки, юноши это способны смутно чувствовать, но анализировать ещё не могут. Помнится, мы зашли в Гастроном. Вот это да! Молочных коктейлей десять видов, и все по 10 копеек. А в Москве только один вид, и без оттенков и вариантов. А по бульвару идёт такая прекрасная тоненькая девушка и влюблёнными глазами смотрит на отца — они похожи, отец и дочь — по погонам капитана второго ранга; смотрит на него снизу вверх, слушает и смеётся. Да, ясно, кто имеет шанс стать её избранником: только смелый, сильный, высокий курсант. Будущий капитан. И вот из каких-то мимолётных штрихов и звуков сложился в сознании, сам собой и в течение двух-трёх часов, образ торжественного, необычного, туго препоясанного, подтянутого, возвышенного и солнечного города.

На симферопольском вокзале, в киоске под луковкой с крестом, только я открыл рот, чтобы спросить, как проехать к святителю Луке, услышал сразу: троллейбусы такие-то, пятая остановка, вышли и направляетесь назад и направо, и между домами, там спросите, Троицкий монастырь. Когда входили в ворота обители, сразу стало ясно, что мы пришли правильно: уже на дворе, почти сразу за воротами, начиналась очередь к мощам святителя. В самих же воротах, по обе стороны от входа, торговали пирогами, чаем и кофе. А длиннобородые православные мужи в сапогах раздавали листовки. В Симферополе они чаще, чем в Санкт-Петербурге, к примеру, соприкасаются с миром другой религии и культуры: по дороге к монастырю мы встретили пять молодых женщин в хиджабах, две из них шли рядом со спутниками, тоже бородатыми, у одного ещё ажурная белая шапочка на темени.  

В соборе, в центре храма, совершался молебен. Очередь желающих «попасть» к великому доктору-святителю «на приём», приложиться к гробнице с его святыми мощами тянулась вперёд и сворачивала влево, слегка огибая служащего священника и маленький хор рядом с ним.

Стою, продвигаюсь не быстро. Жена в другой очереди подаёт записки. Шагах в десяти передо мной замечаю человека в аккуратном бежевом подряснике. О! Да перед ним ещё один: в подобном, только чёрном. Грешным делом разглядываю их, я ведь тоже в подряснике. И нас таких, в данный момент, на всю очередь всего трое. Пик дня, где-то часов двенадцать. Замечаю, что всё-таки не совсем свой брат: пояс кожаный, широкий, монашеский. А в левой руке чего-то много всего: большой, с характерным профессиональным объективом, фотоаппарат; его ремешок переплетается с обмотанными вокруг запястья чётками. Всё вместе как будто вырастает из руки, является её естественным продолжением. В любой момент вскинется рука, послушная острому взгляду, и аппарат запечатлеет редкое событие, или цвет, линию.

Господи, о чём же я сейчас думаю! Я уже узнал его: к святителю смиренно стоит в очереди архиепископ Максимилиан, Песоченский и Юхновский. Недавно ещё Вологодский. По фотоаппарату догадался. Он талантливый фотохудожник. В Москве проходила выставка его картин: с колокольни снята морозная утренняя Вологда, дымки из труб, солнце встаёт. Или ночь в монастыре, в тумане фонарь. Ещё батюшка старенький в избе сидит, что-то рассказывает, улыбается; епитрахиль снял, а поручи не успел. Так и сидит в облачённых руках.

А тот, что в чёрном — архиепископ Симон, Брюссельский и Бельгийский. Никуда не скрыться архиереям: портреты всюду печатают.

Чем ближе к гробнице, тем более чувствуешь себя собранным. Что-то растёт в душе. Понимаешь, что продвигаешься к какому-то необъяснимому присутствию силы, к святому человеку.

арх Лука в Симферополе

Люди, дождавшиеся своей очереди, неспешно о чём-то просят святого. Долго стоят, склонившись. Мы подошли, приложились к стеклянной крышке раки, отошли затем к центральному алтарю, и вдруг на весь собор грянул душераздирающий крик. В первое мгновение совершенно непонятно, что это. Все вжали головы в плечи, на лицах испуг и вопрос. В гробницу обеими руками вцепилась женщина, и из неё громовый мужской голос ревёт: «Уйду-у!» Три раза так. Пришла она, скорее всего, помолиться, как все люди, но тот демон, которого несла она в себе, не выдержал приближения к святыне и, подчиняясь неслышному для нас повелению, словно от нестерпимого жара, завопил с болью, что всё, ну всё, уходит ...

Священник, совершающий молебен, прервался на секунду, устало-сострадательно скосил глаза в сторону мощей, вздохнул и продолжил далее. А хор всё подпевал. Дело обычное: здесь проходит линия фронта.

Мы – в России.

На ступенях Дома детского творчества в Севастополе — концерт по случаю Дня открытых дверей. Выступает детский показательный оркестр. Девочки-младшеклассницы и другие, постарше, и мальчишки-подростки дуют в трубы, валторны и тромбоны, а один юноша в длинных русых кудрях, сдержанно пританцовывая и взмахом головы отбрасывая всё время падающую на глаза прядь, ритмично ударяет в громадный барабан. Как же здорово они играют! Приморский бульвар, вечернее солнце.

Прим бул 9

В стороне от центрального входа их ровесники, сидя у мольбертов, рисуют цветными мелками по бумаге, лепят и вяжут.

Спустя несколько дней, туда же, на Приморский бульвар, на площадь Нахимова, что перед Графской пристанью, пришли люди на митинг. Это было накануне выборов 14 сентября. Пришли решительно поддержать российскую власть города, и губернатора Меняйло, и Чалого. Это у нас такие собрания вызывают у многих недоверие. Ухмылку, или вовсе протест. А в Севастополе совсем другое отношение к власти, им есть что с чем сравнивать. Они свои перемены выстрадали. Едешь по городу — на огромных рекламных щитах: «Мы — в России. Что дальше? Да хоть камни с неба! Мы на родине...» Или: «Для нас Россия больше мира».

Потом рассказываю людям в Москве. Удивляются: «Что, правда? Такие вывески?» Правда. И она очень чувствуется. Есть очень глубокая правда в русской весне, охватившей Крым в 2014 году, в возвращении полуострова домой. И Чалый тогда, поздравляя земляков, разве не правду сказал: Вместо того, чтобы оставаться маргинальной окраиной националистического государства, мы стали субъектом Российской Федерации. Им, вне всяких сомнений, видней. Они там живут. Мы ведь со стороны на это смотрим, а им решать. За все две недели в Севастополе я ни от одного человека не слышал, что на них тогда давили или их заставляли, когда они выбирали, что будет дальше.

У любви есть степени, в ней человек призван возрастать. Цветочек, пока окрепнет, остаётся долго на своей клумбе, или в своём горшке. Пересаживать – погубить. Корни можно пустить только в одном месте. Одна у человека мама, один отец, одна родина.  Ничего ужасного, если весь мир сосредоточиться в любимых глазах. Это ещё не говорит о том, что ради своего дорогого пойдёшь крушить всё прочее. Но страшно, если никогда никому не смог сказать: ты для меня сейчас больше всего мира. И как холодно становится от признаний: мне всё равно где жить, с этой страной меня ничего не связывает. Да? Ну а в другой тебя никто не ждёт, ты до конца не станешь ей своим, потому что ты — из своей единственной культуры. От родины отвязался (не привязался к ней, не захотел), а к прочим не привязан по рождению. Живёшь развязанный. Это собаке всё равно, на какой свалке отходы жрать, на нью-йоркской или дар-эс-саламской. Было бы много. Впрочем, если для кого-то все эти слова о корнях — не главное, а главное на самом деле быть ненасытным, тогда только руками развести. Тогда всё громче и увереннее хохочет наглый хам, всё безжалостнее смотрит на мир пустыми глазами безграничное мещанство.

На центральном холме, в тихих переулочках и улицах старого Севастополя вечером в субботу почти никого не встретишь. И машин нет. Вон дети играют, очень серьёзно о чём-то договариваются. Бегают вокруг дома, перед которым растёт жилистое, всё в узлах и сплетениях, виноградное дерево. Было когда-то кустом, с годами вытянулось, перекинулось через тротуар, опёрлось на стену дома и пошло дальше расти вдоль всего фасада, между окнами первого и второго этажей. Сколько же ему лет?

Здесь встречаются удивительные таинственные дворики. Ну например, идёшь и видишь: ворота, а за ними, внутри слева, двухэтажный домик, а справа, на линии задней стены домика — отвесный, крошащийся каменной пылью, склон. К нему иногда лепится какой-нибудь сарай, и с улицы его ржавая крыша видна. Вот в таком, или похожем, месте провёл свой третий и краешек четвёртого года жизни мой хороший знакомый по имени Гарий.

Он родился в 1940 году. Родители его в июне 40-го года в деревянном летнем кинотеатре на Приморском бульваре смотрели какой-то приключенческий фильм со знаменитым в те годы Гарри Пилем. Мама решила назвать сына именем актёра. Скоро, 31 июля, малыш появился на свет. До войны оставалось меньше года. В семье был ещё другой сын, Анатолий, 26-го года рождения.

Война СССР с Германией, как говорят в Севастополе, началась на 45 минут раньше официального начала: в 3 часа 15 минут в ночь с 21 на 22 июня. Немцы обстреляли Севастополь с моря и попытались заградить минами выход кораблей из севастопольских бухт. Армия III Рейха питалась румынской нефтью, которую транспортировала большей частью танкерами, и следовало себя обезопасить со стороны возможного нападения русских. И первые жертвы той войны — севастопольцы. Одна мина разорвалась за Центральным рынком, в Греческом переулке: погибло двадцать человек, среди которых старики и дети. Другая упала рядом с Памятником затопленным кораблям.

Немецкие сухопутные войска приступили к городу 29 октября 1941 года, а вошли в него, разрушенный, дымящийся — 3 июля 1942-го. Брат Толя, вспоминает Гарий, пятнадцатилетним юношей пришёл к матери, в октябре, и сообщил, что идёт воевать. Его, разумеется, бросились отговаривать. А он, как о деле решённом: «Если все мы за маминой юбкой будем сидеть, некому будет родину защищать». И ушёл на балаклавские высоты.

Анатолий Гордиенко

Правда, недолго там повоевал. Его с трёмя одноклассниками увидел майор Рубцов, опытный офицер, позже герой войны, и жёстко отрезал: «А ну, пацаны, кыш отсюда: вам ещё рано умирать!» Пацаны Балаклаву оставили, но почти сразу же оказались в других частях. Толя — в 7-й морской бригаде полковника Жидилова.

Анатолий воевал настолько по-взрослому, так по-настоящему мужественно, что в газете «Маяк коммуны», ещё выходившей в осаждённом городе, появилась статья, посвящённая ему: «Шестнадцатилетний сержант». Из бригады он был переведён в 95-ю стрелковую дивизию. Находил несколько минут между боями, чтобы прибежать домой — семья тогда перебралась из центра на окраину города — и принести немного хлеба, сахара, изюму и шоколада. Младшему брату.

Покинул он Севастополь раненым, вывезен был из Казачьей бухты и попал в госпиталь в Сочи. Молодой организм поправился быстро, и особый отдел Черноморского флота направил его обратно, в родные места, с разведывательным заданием и такой вот легендой: «Воевать больше не хочу. Хочу к родителям».

Возвращаясь, Анатолий чуть было не подорвался на минном поле, и тут же был схвачен. Допрос показал, что он и вправду севастополец. Его, почему-то, не поспешили расстрелять, но решили проверить, действительно ли живёт в городе мама и младший брат. Гарий не помнит, конечно, как явился в дом немецкий офицер, но не раз слышал от матери рассказ: приходит немец и задаёт вопросы по-русски. — Вы такая-то? — Да, — отвечает мама. — Назовите Ваших детей. Мать называет. — Где сейчас старший? — Не знаю. Он воевал. А где сейчас, не могу знать. — Собирайтесь. — Куда? — спрашивает мама. — На загородную балку.

А там расстреливали. Это было городское место казней. Мама, как вспоминает Гарий, меня отдала соседям, попрощалась с ними и пошла за офицером, не чувствуя ног, готовясь к смерти. Спускается в балку и видит: сидит её родной Толя на земле, руки связаны за спиной. Над ним два солдата. Она закричала, а он вскочил и попытался подбежать к ней. У немцев сомнений не стало: да, это мать и сын. Анатолия отпустили. Какое-то время он прожил в Севастополе, но пришёл час уходить. Он предупредил о своём исчезновении и очень просил нас спрятаться:

— Вас будут искать. Надо хорошо укрыться.

Когда рассказ Гария Владимировича дошёл до этих слов, я не смог не выразить недоумения, так как  мне всё это показалось странным. Я спросил:

— Спрятаться? Где? Город в сороковые годы ещё не так распростёрся, как сегодня, куда спрячешься?

Гарий ответил, что от Севастополя оставались тогда одни руины, груды камней, завалы, в которых люди  могли легко заблудиться. Туда, в «каменоломни», в подвалы и щели, немцы не заглядывали. Никого, особенно, не разыскивали там, предоставляя, видимо, самому течению времени разобраться с пещерными жителями.

пещера Севастополь

Та самая пещера. Современная фотография. 

Вот на одной из улиц Центрального холма, на Малой Морской, позже она стала Володарского, во дворике разрушенного дома № 5, в пещере, Гарий прожил с мамой около года. Он, понятно, мало  чего сохранил в памяти из того сидения: но помнит отчётливо, как колебался язычок пламени в светильнике из гильзы, и сыпался песок со стен, когда наверху бомбили, или гремела артиллерия.

— И однажды, — Гарий Владимирович вот этот эпизод из своего детства отлично запомнил, — в пещерку вошёл офицер, наш, свой, обхватил меня рукой, выбрался со мной на двор, дал очередь из автомата в небо и закричал: победа!

Севастополь освободили ровно за год до Берлина, 9 мая 1944 года. А брат Анатолий, исполняя задание, ушёл на оккупированные территории, на Украину, и там след его исчез. Хранится в семье записка от него, 44-го года. «Может быть нам удастся ещё встретиться», — написал Анатолий Гордиенко. Вероятно, его фамилию, среди других имён защитников Севастополя, можно прочитать на стене овальной галереи Мемориального комплекса, который называется «35-я береговая батарея».

35-я береговая батарея.

Об этом музее говорят сейчас в разных уголках России. В нём побывало уже более 500 тысяч человек. Недавно на конференции под Пензой некий капитан I-го ранга, которому дорог, как выяснилось из его выступления, Севастополь, сказал следующее: Мы рассуждаем о патриотическом воспитании, а есть такое место у нас в стране, где всё говорит за себя даже без слов, хотя со словами говорит ещё лучше. Оттуда не выходишь равнодушным или сомневающимся: любить или не любить Россию.

Большинству приезжающих в музей, например, нам с вами, о событиях ноября-июля 41 – 42-го годов известно совсем немного. Знаем, что шла война, что погибали геройски люди. И вот, примкнув к очередной группе посетителей, мы постепенно входим в многомесячный подвиг защитников города, фактически брошенных своим командованием, улетевшем на Северный Кавказ, и узнаём об их беспримерном мужестве — матросов, солдат и офицеров, и об их жажде жизни, и о готовности отдать свою жизнь, только бы не струсить, не стать предателями. Нам открывается долго молчавшее прошлое (в советские годы оборону Севастополя изображали односторонне, весьма приглаженно), проступает оно из забвения шаг за шагом, ступень за ступенью, по мере нашего продвижения по коридорам и отсекам 35-й батареи.

35 бат 2

Об истории этого уникального артиллерийского сооружения написано много книг, и немало страниц в учебниках, и статей. Сняты фильмы и прошли телепередачи. Записаны интервью, речи на торжественных мероприятиях. Батарея была задумана и начата строительством накануне I-й мировой войны. Её 305-миллиметровые пушки, вращавшиеся в неприступных бетонных башнях, предназначены были для защиты Севастополя с моря. Стреляли они на расстояние 40 километров. Батарея была надёжно защищена от многократного попадания в неё бомб с воздуха, от артиллерийских снарядов, от химических атак. Держать оборону она могла долго, в ней многое было предусмотрено для сидения в осаде: продукты, вода, медикаменты. Кубрики для матросов, каюты для отдыха, перевязочные, ставшие в те месяцы и операционными.

Но говорить о ней  отдельно, как военной или исторической достопримечательности, невозможно. Батарея — часть Севастополя. К ней, из разрушенного и обескровленного города стянулись в июне 42-го года десятки тысяч воинов. Она вела огонь по противнику до последних часов своей боевой службы, а в самом конце сопротивления, по приказу высшего начальства, её командир, майор Лещенко, батарею взорвал. Никто из её создателей, строителей и служивших на ней морских артиллеристов не мог предполагать, что стрелять ей придётся не в сторону моря, а по наступавшим на город сухопутным войскам Германии.

Командование эвакуировалось на самолётах, вылетело в Новороссийск, оставив драться и умирать в Севастополе более 80-ти тысяч солдат и матросов Приморской армии и Черноморского флота. Все они были прижаты к берегу,  к высоте 35-й ББ, к Казачьей и Камышевой  бухтам, стянулись в Херсонес, на мыс Феолент. Раненые и измождённые, они ждали эскадры. Сдаваться не собирались. Но корабли за ними не приходили. Появлялись иногда на горизонте катера, и некоторые, кто был в силах, плыли к ним, но случалось и возвращались, потому что на переполненные борта подняться было нельзя.

Страшные свидетельства из писем и воспоминаний очевидцев читаешь в витринах музея-батареи: волна плескалась в ряды охладевших тел; в иных местах друг на друге лежало семь, и восемь человек.

Кадры июльской хроники запечатлели бесконечную вьющуюся колонну советских военнопленных, кое-кто в зимних скомканных и пыльных ушанках, в изорванной форме, измученные, с серыми лицами. Уходящая за горизонт, внутрь Крыма, река судеб. Они, и их недавно погибшие товарищи, ещё за несколько дней перед этим, безоружные, отчаянно бросались на наступающих фашистов, душили голыми руками и отнимали оружие. Враг превозмог. На героических защитников города славы немцы обрушили в дни летнего наступления 42-го года столько смертоносного металла – бомб, мин и снарядов – сколько за год получала от них вся Великобритания. Но пройдёт год и десять месяцев, и Севастополь будет освобождён.  

Главным хирургом армии был тогда профессор, военврач I ранга Валентин Соломонович Кофман, уроженец Одессы. Он отдал свой пропуск на самолёт военфельдшеру Кононовой и её недавно родившемуся, прямо в одном из помещений батареи, сыну. Вышел сам наверх проводить машину с отъезжавшими к самолёту матерью с младенцем; стоял, махал фуражкой и говорил, что впереди у рождённого непременно счастливая жизнь. Мальчика ещё в батарее коллективно назвали Севаслав. А доктор, несмотря на высокий ранг и возможность, остался в строю. Продолжал оперировать, консультировать, до последней возможности объезжал все свои объекты, от Инкермана до Балаклавы. К нему ворвались во время операции немцы и кто-то воскликнул: — Ah, bist ein Jude! (А! Еврей!) — Ja, — ответил им врач на хорошем немецком, — ich bin Jude, aber ich kämpfe um das Leben, und ihr kämpft um zu töten (Да, я еврей, но я борюсь за жизнь, а вы несёте смерть. Дословно: боретесь, чтобы губить). Его расстреляли в тот же день, 3 июля 1942 года.

Издалека музей можно приметить по большой круглой башне, бетонной, воспроизводящей идею той взорванной, в которой помещалась артиллерийская установка. Нынешняя, громадная башня, названа Пантеоном памяти. Здесь заканчиваются экскурсии, сюда приходят после путешествия по внутренним помещениям 35-й батареи. Пантеон с одной из сторон имеет своеобразное архитектурное «украшение»: разлом, трещину как бы от взрыва, расколовшую башню снизу доверху. В трещине, в углублении, дверь, выпускающая на свет Божий тех, кто прошёл с экскурсоводом от начала до конца.

А вход — с другого края, со двора. Переступив порог пантеона, поворачиваешь направо или налево, на одну из галерей, где на стенах светятся фамилии и инициалы людей, защищавших Севастополь. После галерей всем предлагают пройти в центр здания, под купол. Там, в круглом зале, на середине пола — несколько гвоздик и венок славы. Гаснет свет. Луч падает на цветы. Звучит негромко музыка. На сводах проступает из мглы, со всех сторон окружая нас, разрушенный Севастополь: это снимки лета или осени 42-го года.

Севастополь 1944

Севастополь. Май 1944 г. Фото Евгения Халдея.

Рухнувшие от бомб и снарядов дома, огрызки стен, пожарища; ни одного уцелевшего строения; пасмурный день над каменной пустыней, недавно бывшей цветущей и радостной жизнью.

Потом наступают сумерки, город погружается в ночь и в тёмно-синем небе зажигаются звёзды. Их много, ими густо усеян весь небосвод, они горят всё ярче. Но вот одно за одним, вырастая из глубины, возникая сначала малыми  точками, но приближаясь к нам и становясь всё яснее, среди звёзд появляются лица. Матросов, медсестёр, офицеров, и совсем молодые глаза, и скорбные, сострадание на лицах у женщин, морщины и сжатые скулы мужчин, взгляды серьёзные и внимательные, смотрящие в нас, ходящих по нашей земле. Они словно останавливаются, затем понемногу тают, наплывают другие, их сменяет новые и, наконец, между ними, обозначая ушедших, загораются свечи. Они горят поначалу спокойно и ровно, но невидимый ветер всё сильней колеблет их пламя; свечи гаснут, одна, вторая, вскоре все. Звёзды, а за ними лица, а меж них огонь. Я не могу не видеть в этой смене  уже открывшуюся и мне, и отцам, и нашим далёким предкам таинственную череду и согласие смыслов.

Сопоставления вообще умудряют — так устроена душа — они умножают опыт, возводят на высоту. Ночью Бог вывел Аврама из шатра и сказал: «Посмотри на небо и сосчитай звёзды, если ты можешь счесть их. И сказал ему: столько будет у тебя потомков». Что-то необъяснимое словами совершилось в душе Аврама. Он увидел в звёздном небе людей. Узрел их сердцем, отчётливо и несомненно. То есть, буквально, уверовал. Сказано тут же, в Библии, кратко и просто: «Аврам поверил Господу, и Он вменил ему это в праведность». На той высоте, что над нами, пути чести и любви сходятся в одной вневременной правде, а пути зла расходятся в разные стороны, и исчезают в безрассветной ночи.

 

Протоиерей Павел Карташев

Настоятель Спасо-Преображенского храма села Большие Вязёмы. Посвящён в сан священника в декабре 1991 года. Кандидат филологических наук. Автор книг для детей и юношества; сборников рассказов и очерков; книг духовно-просветительского содержания. Преподаватель Коломенской Духовной семинарии.

Комментарии   

 
Роман
+3 # Роман 12.04.2015 12:51
Жаль только сейчас нашел ваш сайт, мог бы показать вам город, мы живем в Севастополе, хотя ребенка крестили в Малых вяземах 7 лет назад. Если будете здесь еще, напишите на емаил в профиле!
Спасибо.
Христос Воскрес!
Ответить | Ответить с цитатой | Цитировать | Сообщить модератору
 

Добавить комментарий


Защитный код
Обновить

Правкруг.рф  —  это христианский православный интернет-журнал, созданный одноименным Содружеством православных журналистов, педагогов, деятелей искусства  

Новые материалы раздела

Присутствие родителей при крещении младенца

Автор: Протоиерей Павел Карташев

Присутствие родителей при крещении младенца

Ответ на вопрос читателя сайта "Правкруг"

Просмотров:10424 Рейтинг: 1.50

РБ v2

Чудесный дом

Епарх Один v4

 socseti vk long  socseti fb long

Баннер НЧ

us vyazemy v2

ЦС banner 4

-о-Бориса-Трещанского-баннер10-.jpg

баннер16

Вопрос священнику / Видеожурнал

На злобу дня

07-07-2015 Автор: Pravkrug

На злобу дня

Просмотров:5125 Рейтинг: 3.71

Как найти жениха?

10-06-2015 Автор: Pravkrug

Как найти жениха?

Просмотров:6019 Рейтинг: 4.62

Неужели уже конец? Высказывание пятнадцатилетней девочки.

30-05-2015 Автор: Pravkrug

Неужели уже конец? Высказывание пятнадцатилетней девочки.

Просмотров:6281 Рейтинг: 4.36

Скажите понятно, что такое Пасха?

10-04-2015 Автор: Pravkrug

Скажите понятно, что такое Пасха?

Просмотров:4827 Рейтинг: 4.80

Почему Иисус Христос любил Лазаря и воскресил его?

08-04-2015 Автор: Pravkrug

Почему Иисус Христос любил Лазаря и воскресил его?

Просмотров:5055 Рейтинг: 5.00

Вопрос о скорбях и нуждах

03-04-2015 Автор: Pravkrug

Вопрос о скорбях и нуждах

Просмотров:4269 Рейтинг: 5.00

В мире много зла. Что об этом думать?

30-03-2015 Автор: Pravkrug

В мире много зла. Что об этом думать?

Просмотров:5004 Рейтинг: 4.67

Почему дети уходят из церкви? Что делать родителям?

14-03-2015 Автор: Pravkrug

Почему дети уходят из церкви? Что делать родителям?

Просмотров:4286 Рейтинг: 4.57

Почему вы преподаете в семинарии? Вам денег не хватает?

11-03-2015 Автор: Pravkrug

Почему вы преподаете в семинарии? Вам денег не хватает?

Просмотров:3850 Рейтинг: 5.00

Зачем в школу возвращают сочинения?

06-03-2015 Автор: Pravkrug

Зачем в школу возвращают сочинения?

Просмотров:3696 Рейтинг: 5.00

У вас были хорошие встречи в последнее время?

04-03-2015 Автор: Pravkrug

У вас были хорошие встречи в последнее время?

Просмотров:3992 Рейтинг: 5.00

Почему от нас папа ушел?

27-02-2015 Автор: Pravkrug

Почему от нас папа ушел?

Просмотров:5114 Рейтинг: 4.60

 

Получение уведомлений о новых статьях

 

Введите Ваш E-mail адрес:

 



Подписаться на RSS рассылку

 

баннерПутеводитель по анимации

Поможет родителям, педагогам, взрослым и детям выбрать для себя в мире анимации  доброе и полезное.

Читать подробнее... 

Последние комментарии

© 2011-2023  Правкруг       E-mail:  Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Содружество православных журналистов, преподавателей, деятелей искусства.

   

Яндекс.Метрика