Вступление к статье «Жизнь или смерть».
Россия вступает в 2017 год, год столетия февральской и октябрьской революций. Осенью и в декабре 2016 начали появляться интервью и статьи, зазвучали выступления, вышли даже сборники статей, посвящённые памятным датам. Но это пока ещё только негромкие подступы к теме. Можно представить, сколько будет громких ток-шоу, страстных передач и торжественных речей в феврале и в октябре. Столкнутся убеждения, в спорах зазвенят высокие ноты. Может быть. А может, и скромно пройдёт… В любом случае, люди себя обнаружат.
Казалось бы, очевидные вещи: скажи мне, что ты думаешь о революции, о её вождях, о советской власти и вообще о коммунизме, и ты скажешь о себе очень много. Намного больше, чем требуется текущим политическим или финансовым интересом. Потому что всколыхнётся цепочка понятий, уходящих вглубь времён. Ведь за всякой очевидностью таится или содержательная глубина, или пустота. И последняя вполне симптоматична. И выразитель определённой злободневной позиции далеко не всегда ощущает груз веков на своих плечах.
«Прошлое, думал он /Иван Великопольский, студент из одноименного рассказа А.П. Чехова/, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».
Как было бы хорошо, если бы всё всегда раскрывалось так благостно, так утешительно, как описано у Чехова. Впрочем, Иван Великопольский ухватился за хорошую цепь, потому что в тот момент мыслью и сердцем жил в Евангельской истории. Но ведь лежит рядом и другая, поддельная, замаскированная под первую, настоящую. И она уводит тронувшего её совсем в другом направлении, к иному финалу. Копию положил рядом тот, кто всегда и везде противоречит Богу. И поэтому — надо ещё очень внимательно присмотреться, в какую традицию входишь, какую расшевеливаешь. Это для тех, кто в принципе желает, кто хотя бы на словах хочет созидания, жизни.
Всякие политические коллизии сейчас быстро теряют остроту, становятся несвежими и неинтересными. Но, тем не менее, та, о которой сейчас вспомню, в виду столетия революций не теряет определённой важности.
Наталья Поклонская, депутат Государственной Думы РФ, честно высказалась по поводу готовящегося к выходу на экраны фильма «Матильда». Фильма, увы, удручающе пошлого и глупого, и совершенно лживого — это и моё мнение, автора статьи о революциях и вступления к ней. Я выдержал с трудом две или три минуты трейлера и прочитал с изумлением аннотацию. Этот фильм категорически нельзя смотреть человеку со здравым вкусом и ответственным отношением к истории. Чтобы отравиться, достаточно и капли яда; зачем пить литры? К чему долгие экранные часы? Поклонская отметила с явным недоумением: «Парадоксально, но изверги двадцатого столетия (Ленин, Троцкий, Гитлер, Мао Цзэдун), пролившие море человеческой крови, не вызывали такого отторжения, как убиенный со своей Семьей, добрый и милостивый Государь, кардинально улучшивший благосостояние своего народа и причисленный к концу двадцатого столетия к лику Святых».
Что тут поднялось! Парадоксально — а впрочем, и нет — но крымчанку отчитывали и над ней «острились» — острились над Акакием Акакиевичем чиновники в Шинели Гоголя — и коммунисты, и либералы. Коммунисты защищая Владимира Ильича, либералы — Алексея Учителя.
Геннадий Андреевич Зюганов отреагировал незамедлительно. По его мнению, только глупые люди, не понимающие исторической значимости фигуры Ленина, способны на подобные сравнения: «Все, кто пытается оценивать Ленина, они ему в подметки не годятся! Ленин — гений. И он уже вошел в историю как гений. Его полное собрание сочинений присутствует во всех серьезных библиотеках мира».
Геннадий Андреевич прав: подмётки из тонкой дамской кожи строителям новой жизни не годятся. Нужны толстые, надёжные. Революционные, решительные переустройства обществ нуждаются в прочном человеческом материале. Поэт, а со временем и советский литературный руководитель, Николай Тихонов писал в 1922 году в «Балладе о гвоздях»:
«Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей».
И на гениальность как феномен Геннадий Андреевич смотрит по-коммунистически, то есть количественно, материально. «Во всех… библиотеках мира». Но и не только опираясь на весомую массу, а ещё и духовно он смотрит на гениальность. То есть находится во власти определённой духовности, некоей традиции. Объяснюсь на примере, или через аналогию: Пётр Степанович Верховенский, один из главных героев романа Достоевского «Бесы», оказался, как выяснилось в конце романной истории, организатором, двигателем, стратегом и кровавым участником страшной смуты — убийств, скандалов и пожаров — в небольшом губернском городе. Оправившись от первого испуга и первых потрясений, жители города вдруг заговорили, дали случившемуся свои оценки, обнаружили в этих суждениях свои души. Стало ясно, что ничто людей так не впечатляет, как внушительная, осязаемая сила. Уважают они её, «зане суть плоть» (Быт. 6, 3).
Итак, после смуты, «три месяца спустя, — говорится в романе, — общество наше отдохнуло, оправилось, отгулялось, имеет собственное мнение и до того, что даже самого Петра Степановича иные считают чуть не за гения, по крайней мере «с гениальными способностями». «Организация-с!» — говорят в клубе, подымая палец кверху. Впрочем, всё это очень невинно, да и немногие говорят-то. Другие, напротив, не отрицают в нём остроты способностей, но при совершенном незнании действительности, при страшной отвлечённости, при уродливом и тупом развитии в одну сторону, с чрезвычайным происходящим от того легкомыслием. Относительно нравственных его сторон все соглашаются; тут уж никто не спорит».
Люди-подмётки, люди-гвозди — а всё, согласно размышлениям Геннадия Андреевича о Сталине, ради тракторов, миллионов тонн чугуна и стали, индустриализации, коллективизации. Известный подход к смыслу жизни людей в государстве. Ивана Грозного сегодня всё чаще, может быть в связи с установкой памятника в Орле (почему не в Новгороде, где-нибудь над рекою Волхов, у Кремлёвского моста?) называют создателем великой империи.
Изменится мир, то есть станет благополучным и надёжно защищённым — и тогда станет лучше человек. И ведь искренне так считают марксисты до сего дня! Выявляя тем самым, по Достоевскому, совершенное незнание не только истории (давнее-то можно толковать как выгодно сегодня, политически пристрастно), но именно действительности, демонстрируя страшную отвлечённость, уродливое и тупое развитие в одну сторону. В левую ли сторону, или в правую. Разницы не будет. Противоположности на земле сходятся, потому что земля — круглая. Фанатичные бытоулучшители и мироустроители, и принципиальные эгоисты — увы, друг другу родня. Выступают они за одно и то же: за построение удобной — но только как каждая партия это себе в эстетических подробностях представляет — жизни на земле, во времени, в категориях чувственных. Но над землёй есть небо, и земное наше бытие надо — оно для этого и создано — привести в гармонию, в согласие с небесным.
Отечество должно быть сильным. Да, бесспорно! И отец в семье должен быть сильной и мудрой главой своих домочадцев. Но горе, если он становится рабом страстей, страхов, мстительности, гордыни. Страстный правитель на самом деле слаб, и место силы и мудрости в нём занимают жестокость и коварство. Не стоит мировое счастье — но вы, конечно, с этим не согласны, материалисты — и одной слезинки. Вы, конечно, знаете, о чём речь, вы в курсе. Вот двум курсам, двум культурным направлениям мировой истории посвящён предлагаемый краткий исторический обзор.
Наш единый мир давно разделён и находится в состоянии борьбы. Поле битвы едино в географическом, историческом и в невидимом, духовном плане. Во всех аспектах это единство носит характер или явного столкновения сторон, или подспудного противостояния, таящего в себе будущие взрывы. Опасно не учитывать существующую конфронтацию сил, ведущих в мире то вооружённую, то бескровную войну. Линия фронта во всемирно-историческом противоборстве проходит через человеческие сердца, семьи, разделяет пути и судьбы племён и государств.
Когда с известным первым законом диалектического материализма о единстве и борьбе противоположностей безоговорочно соглашаются и рассматривают его содержание как исчерпывающую формулу движущей силы истории, то это означает, что изменчивая идеология в очередной раз пытается лишить людей стремления чтить высшее и хранить в себе человеческое, то есть — чувств иерархии и святыни. Свет и тьма, добро и зло, Бог и дьявол выстраиваются тогда в жизненной ретроспективе и, конечно, в перспективе, как равносильные и чередующиеся феномены. Очередное совпадение сменяется распадением, новому разделению придёт на смену ещё одно единение, и так далее в дурную бесконечность. Впрочем, беспристрастно наблюдаемая действительность как будто и заставляет признать, что свет и тьма, жизнь и смерть в самом деле чередуются. Да, в длящемся процессе это, на поверхностный взгляд, так. Вот только о возможностях организма нельзя судить по его болезненному состоянию. Помимо приступов боли и периодов забытья есть ещё и полная, могучая жизнь в её духовном измерении, которую не улавливает материалистическое сознание.
Говорят, что рассуждать ошибочно ещё полбеды. Главное — не делать. Но умственные построения, подобные диалектическому материализму, совсем не полбеды, а её начало, вернее — её возобновление в новую эпоху. Пожары начинаются с искры, а исторические катастрофы проистекают из выбора, совершившегося когда-то втайне, в сердце. Идеологи XIX и ХХ веков соединяли понятия, которые несоединимы, а при сближении – взрывоопасны. Они тем самым совершали своеобразную философскую и духовно-нравственную диверсию в среду народов, в массе своей ещё религиозных, или существовавших в системе ценностей традиционных религий. Таким образом, они трудились ради обновления в сознании своих современников древней, исконной лжи об истине. Но многие из них в увлечённости своей не отдавали себе в том отчёта.
Внутренняя жизнь несовершенного, ограниченного в своих возможностях, человека (а таковы все) дуалистична: в таинственной глубине души и в сознании совершается постоянный диалог между «за» и «против»; сталкиваются разнонаправленные желания; конфликтуют высшие стремления и низкие инстинкты. Мыслящий человек — ищущий, ошибающийся — должен выбрать один из двух открывающихся ему путей (и даже если накануне решения их было множество, то все невыбранные сливаются после выбора в одну отвергнутую массу). Он находится внутри разделённого социума и примкнёт, в конце концов, к одному из двух лагерей: или к тем, кто смиренно приспосабливается к жизни, или к другим, приспосабливающим жизнь под себя. Существование культурно-цивилизационного дуализма обусловлено болезненным состоянием мира — духовной раздвоенностью, проникающей во все сферы жизни.
Мифы народов древних цивилизаций, их относительно подробные, или краткие, вмещающиеся в прологи, космогонии, являются текстами религиозными, и одновременно литературными и историческими. Вернее: пра или метаисторическими, описывающими версии первопричин. Они говорят об изначальной борьбе двух жизнеустремлений, двух не тождественных друг другу принципов, уходящих корнями в глубокую древность, в доисторию.
В вавилонской «Поэме о сотворении мира» («Энума элиш» — конец II тысячелетия до Р. Х.) верховный бог Мардук, олицетворяющий духовную и физическую гармонию мироздания, идею порядка на небе и на земле, убивает безобразную праматерь Тиамат, замыслившую погубить ею же порождённых богов и через это злодеяние вернуться в состояние, предшествовавшее возникновению бытия. Победа Мардука над Тиамат знаменует, по-видимости, торжество жизненной организованности, начатков государственности. Но вавилонский миф, вполне честно, свидетельствует о мире, который находится в состоянии постоянной войны.
В ханаанской мифологии богиня-воительница Анат, выступающая от лица богов земледелия, плодородия и урожая, то есть изобильной хорошей жизни, губит морского бога смерти Ямма, поражает Дракона, побеждает гибкого Змея с семью головами. И здесь победа достигается войной, уничтожением противника. Материальное овладевает жизненным пространством с боя.
В древнеиранской священной книге Авеста триаде добрых высших божеств — Ахуре Мазде, Арту Вахиште и Воху Мане противостоит триада злых. Добрые воинствуют со злыми и Добро, в грядущем, восторжествует над Злом; человеку же дана свобода выбора. В Авесте здравые и мудрые фрагменты перемешены с фантастическими, но дуализм её совершенно ясен и представляет стержневую идею этого памятника иранской письменности.
Священные предания народа Израиля, что был некогда одним из западносемитских племён (большой семьёй патриарха Иакова) и пришёл в Египет в ХVIII веке до Р. Х., спасаясь от последствий неурожайных лет, также свидетельствуют о противоборстве созидательной силы и другой, противоречащей ей, разрушительной. Израиль в течение четырёхсот с лишним лет сохранял в Египте свою веру, язык и культуру. Он не ассимилировался, оберегал свою самобытность от смешения с культурой местной. Базовое, генетическое предание народа, записанное, вероятно, в конце XII – начале XI веков до Р. Х., как о самом главном знании говорит о Едином Благом Боге, Творце неба и земли, Создателе и Собеседнике первых людей.
Бог открывал Себя Израилю постоянно, из поколения в поколение, через избранных Им для этой миссии вдохновенных писателей, пророков. Характеризуя очевидное состояние двойственного, борющегося мира, Моисей, первый священный писатель Израиля, внёс в свои книги нечто принципиально отличное от древних теогоний, космогоний и мифологий, и именно следующее: «манихейство» не является генерирующим принципом истории. Не было и нет двух равновечных и равновеликих начал жизни. Источник существующего — Сущий, Яхве. Он — Единый и Единственный Бог; и Он не импульс, и не безличный закон, а постоянно присутствующий, заботливый Родитель. Его участие в судьбах всего живого на языке позднейшего богословия зовётся Промыслом Божиим.
Согласно Священному Писанию Израиля, человек сам, хотя и не без внешнего воздействия, разорвал связь со своим Творцом. Созданный обладателем всего живого и имея в полученной им власти (талантах и воле) возможность управлять состоянием мироздания и определять его развитие, человек произвольно разрушил гармонию, установленную Богом. Силу благоговейной любви, присущую его природе, он обратил в себя, пойдя по пути самообожествления. И вот, откровение Божие даёт понять израильтянам, что их странствие в мире есть возвращающаяся, как бы встающая перед сознанием на каждой новой развилке дорог, ситуация выбора между небесным и земным.
«Я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло, — говорит Моисей своему народу в книге «Второзаконие». — Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое, любил Господа, Бога твоего, слушал глас Его и прилеплялся к Нему; ибо в этом жизнь твоя…» (Втор. 30, 15, 19-20).
Если человек представляет себе счастье в формах земного благополучия, включающего как сытость физическую, так и эмоциональную, то все надежды его на воздаяние от труда устремлены, естественно и в первую очередь, на материю. Работая, он постоянно совершенствует орудия и приёмы труда, технику и технологию, так как материя должна потребляться, а потребление-уничтожение её необходимо сопряжено с извлечением из разных сфер бытия всё новой и новой материи, до полного истощения её в данном ареале обитания. Вполне понятно, почему известный астрофизик Стивен Хокинг, не признающий существование личного Бога, всё чаще говорит о колонизации космоса для спасения человеческого рода. Такая бытовая, по преимуществу, работа получает своё оправдание в идеологии (типе мировоззрения, своеобразной религии), известной в истории культуры под именами техногенной, материалистической, чувственной…
В Книге Бытия, первой из пяти книг Закона Моисеева, о возникновении принципов техногенной цивилизации сказано лапидарно: сначала образно, затем в понятиях. Родных братьев Авеля и Каина в данном контексте вполне позволительно рассматривать в качестве родоначальников двух направлений истории, то есть двух путей становления личности и развития общества. Два брата — сыновья людей, лично знавших Бога. И в том, и в другом память об утраченном родителями общении и некое, ещё не успевшее остыть, чувство близости – времени прошло мало – сохраняются. Правда, эти священные навыки находят себе различное выражение, и причина этого различия в самих обладателях. Земледелец Каин приносит дар Богу от плодов земли; Авель — от первородных стада. Дар Авеля принимается и сам он располагает к себе Того, к Кому обращается; дар же Каина и его самого «не призрел» Господь. Потому что видит, что в Каине нет того единственного, что рождает правдивые отношения между живыми существами: нет бескорыстия, любви. И откуда им взяться, если Каин видит и любит только себя?
Каин и Авель.
Но такая «любовь» саморазрушительна, она словно выедает в личности её сердцевину, назначенную обнимать и приветствовать ту силу, что готова бесконечно обновлять жизнь. Каин является носителем механического, рационального, причинно-следственного мироощущения; и на небесах для него, то есть в невидимой области бытия, действуют только схемы и закономерности, или содержатся загадки и замковые механизмы, отмыкаемые определёнными действиями и словами. Каин не слышит Бога, старающегося разбудить его совесть, и тем окончательно убивает свою душу. И вот после этого он уже расчётливо убивает своего брата Авеля. Как будто благодеяния Небес есть просто дождь и ничего личного, и надо всего лишь устранить соседа, чтобы все без исключения резервуары для сбора влаги, и соседское место под солнцем — всё досталось одному. После этого Каин строит город, отгораживается от земли, вопиющей к Богу кровью его брата. Земля прокляла истребителя жизни, стала враждебной ему, и надобятся средства, способы, чтобы вырывать у земли её рождающую способность, пока можно ещё её из земли выжимать. Поэтому-то и необходимо осваивать всё новые площади, строить ирригационные каналы, вгрызаться в земные недра. И потребно ещё искусство, чтобы отвлекаться от воспоминаний о некогда происшедшем, усыплять совесть, наполнять душу разными влечениями.
Из детей Ламеха, потомка Каина, нового убийцы, получились изобретатели: Иувал стал отцом «всех играющих на гуслях и свирели», а Тувалкаин «был ковачом всех орудий из меди и железа» (Быт. 4, 1-22). Но за всеми этими успехами тень того, кто мешал их достижению фактом своего существования; с кем было тесно на земле. Решительные прорывы в наступлении прогресса — об этом говорит вся человеческая история — отмечены своими жертвами: трупами братьев, соперников, королей, императоров.
Погибший Авель начинал строить жизнь на совершенно ином основании: от лица к Лицу. Вернее, он пытался, словно наощупь, повинуясь зову сердца, продолжить ту линию, что была прервана грехопадением родителей. Для него Бог — живой, лично его знающий. В возвышенной душе действуют совсем другие силы. Жизнь такой души закладывает основы традиции, в которой гармонично уравновешены желания и возможности человека, в которой принимаемое как дар с радостью спешит возвратиться к дарителю.
Обзор всей известной нам ныне человеческой истории — и той, что отражена в хронологии; и той, что оказалась за чертой летоисчисления и фрагментами смешивается, в преданиях, с мифами — даёт возможность наблюдать парадоксальное историческое движение: прогрессивно-регрессивное. Как будто двухполосное, дорожно-транспортное, встречное. В области техник и технологий, которые напрямую связаны с увеличением населения земли и задачами обеспечения его различных потребностей — впрочем, весьма косных, одинаковых для нашего XXI века, и для XXI до Р. Х., а именно: есть, пить, согреваться в стужу и не изнемогать от зноя, и некоторых прочих насущных — а также в области социальных механизмов и регуляций, можно говорить об усложнении и усовершенствовании жизни, то есть о прогрессе.
Но поступательного движения и какого-либо качественного улучшения в сфере духовно-нравственной констатировать невозможно: новейшая история и современность скорее говорят об обратном. Например, жестокое истребление в СССР и Германии граждан своих стран — в газовых камерах и на расстрельных полигонах — в середине прошлого столетия; демоническая жестокость людей, убивающих друг друга в наши дни; сексуальные извращения и насаждаемое рядом государств растление малолетних как узаконенное правило жизни; массовое и повседневное уничтожение родителями зачатых ими, ещё не увидевших света, детей ясно указывают на векторы мирового развития. Литература и искусство, непроизвольно свидетельствующие о духовном состоянии человечества, особенно произведения самых последних десятилетий, обнаруживают прогрессивное оскудение художественного потенциала в среде творческих людей, то есть — регресс, деградацию. О последней мыслящие люди не задумывались серьёзно до двадцатых-сороковых годов ХХ века, когда осознали, что тучнеющее желаниями и праздной информацией человечество уже никогда не поднимется до уровня древних эпосов или золотых столетий отдельных национальных культур. Мало того: появись в наши дни как-то нечаянно настоящее, высокое произведение искусства или литературы — современность его, в лице зрителей и читателей, уже не сможет опознать и оценить как таковое.
Алексей Степанович Хомяков.
Замечательный русский богослов, философ и поэт А. С. Хомяков писал: «Все разыскания приводят нас к тому заключению, что первоначальная вера почти целого мира была чистым поклонением Духу, мало-помалу исказившимся от разврата вещественности и перешедшим во все виды многобожия человеческого, звёздного и стихийного» (А. С. Хомяков. Всемирная задача России. М., 2011, с. 199).
В конце IV тысячелетия в Месопотамии, и в III тысячелетии до Р. Х. в Египте формируются общества, внутренняя организация которых выстраивается на строгих началах централизованного государства; экономика выходит из состояния естественной непринуждённости и начинает зависеть от технологического развития, от планируемого сельскохозяйственного производства; а в социальной сфере отношения между людьми регламентируются, возникают управленческие структуры и бюрократия.
Месопотамия
Централизованных государств и бурно развивающихся экономик в ту эпоху, среди известных истории народов, было меньше, чем обществ иного типа, ориентированных на равновесие между трудовым усилием и ожидаемым результатом. Прибыль, расширение экономических возможностей в уравновешенных обществах не стали двигателями прогресса: иными словами, растущее богатство и сильная, всё более крепнущая власть ещё не успели возобладать над иными, натуральными ценностями и целями. В патриархальных обществах — как правило не развивающихся до масштаба могучих государств, хотя и знающих государственность как форму социальной самоорганизации — люди не возводили крупных городов с крепостными стенами, не рыли каналов и не осваивали новых земель для посева. Эти общества в современной историографии зовутся гармоническими. В противоположность техногенным, наращивающим мощь и экспансивным. Термины «гармонический» и «техногенный» в данном контексте обозначают и социально-экономическую структуру, и определяют характер религиозных воззрений.
Именно в религиозной сфере укоренены главные различия между ними. На взгляд известного историка наших дней, профессора Д. В. Деопика, исследователя древностей Юго-Восточной Азии, Китая, юга России и Древнего Востока, естественное, относительно спокойное течение жизни в гармонических обществах располагает его членов видеть в богах — в высшем и невидимом эшелоне бытия — силы, отвечающие за чередование дождей и ветров, за сохранность урожая, за успех охоты. Эти силы милосердны, и они всем на свете управляют, всё полезное для труженика предусматривают. Человеку под опекой их заботливого внимания остаётся только быть послушным и благодарным, и доверять высшей воле. Эгоизм, как и жажда наживы и удовольствий — а всё подобное заводится от накопления дополнительного продукта, лишнего «добра» — здесь, в среде патриархальных народов, хотя бы в некоторой мере ограничиваются духовно, религиозно. В гармонических обществах, от Апеннин до иранского нагорья — единая, в общих чертах, картина мира. То есть: жизнь тогда правильна, когда она протекает в согласии с реальностью, не зависящей от произвола человека.
Но государства с развитой, по тем давним временам, экономикой, возникли именно благодаря произволу человека. Последний внедряется в среду обитания с целью её переделывать, принуждать землю отдавать больше, чем она приносила ранее, когда хозяин не тревожил её своими мечтами и хотениями. Чувство зависимости от природы, то есть в пределе от богов, посылающих солнце или дождь, тепло или очищающий ветер слабело по мере того, как быстро умножались плоды трудов. Производственные успехи, обогащение, новые возможности для совершенствования военной организации и громкие победы над окрестными народами, связанные с изобретением лучшего вооружения — всё это наполняло гордостью самовластного человека. Причину успеха техногенное общество начинало видеть в самом себе, и боги их становились покровителями их собственных планов и целей, олицетворением их производственных идеалов, а с течением веков и их страстей. Пантеон «технических» богов чем-то напоминает разветвлённое управление в современном государстве: богов много, потому что своего собственного, специального правителя-покровителя, начальника ведомства, получают все отделы политической, социальной и экономической жизни. В небесах техногенного общества царит иерархия: во главе её верховный бог (Мардук ли, или Ра), который следит за порядком, заботится о земной иерархии, санкционирует её действия. И в существовании небесного царства как главной и высшей сферы бытия, отпадает необходимость. Человек не принимает картину мира как данное, чтобы осторожно и внимательно вглядеться в неё, но выступает заказчиком своей собственной, выгодной ему панорамы. Небеса служат земле. Так в центре жизни оказывается расширяющееся общество и его глава. Отсюда логически вытекает идея обожествления царей, фараонов и императоров, а также, через тысячелетия, вождей и отцов народов. Недавний культ Иосифа Сталина в СССР, или нынешнее обязательное почитание Ким Ир Сена и Ким Чен Ира в Северной Корее с поразительной отчётливостью воссоздают дух и отдельные формы религиозного поклонения, распространённые в древних техногенных государствах.
Древний Египет
«Семирамидой» назвал Гоголь многолетнюю и кропотливую работу Хомякова по философии истории — от этого труда остались кипы листочков, исписанных бисерным почерком. Озаглавлен труд таинственной аббревиатурой «И.и.и.и.», которая может означать следующее: «Исследования истины исторических идей». Хомяков в «Исследованиях» утверждает, что сравнение вер и просвещения (сравнение, исходящее из веры и в ней заключающееся) приводит нас к двум коренным началам: «к иранскому, т.е. духовному поклонению свободно творящему духу, или к первобытному, высокому единобожию, и к кушитскому — признанию вечной органической необходимости, производящей в силу логических неизбежных законов» (А. С. Хомяков. Всемирная задача России. М., 2011, с.200).
По убеждению комментаторов наследия Хомякова, стержневой линией «Исследований» русского мыслителя является описание некоей религиозной диалектики. Автор наблюдает в истории проявления свободы веры, воли к духовному единству во множестве, то есть «иранство», но также и противостоящее «иранству» «кушитство» — религию логики, культ телесности и вещественности. Указанные два полюса, притягивая сторонников, влияют на ход истории. В Израиле постоянно боролись эти антагонистические начала. Народы традиционного уклада хозяйствования, стремящиеся к гармонии с окружающей средой, по преимуществу земледельческие (к таким, в целом, принадлежат славянские, православные народы), близки к «иранству». Но их существование, как замечает и предупреждает Хомяков, вовсе не гарантировано от проникновения «кушитских» влияний. Мыслитель здесь только намечает то, что энергично обнаружило себя вскоре. В течение последующих десятилетий после 40–50-х годов XIX века, когда Хомяков составлял свои заметки, «кушитство» так глубоко внедрилось в православно-русскую среду, что произвело в ней на заре ХХ столетия сотрясающий революционный переворот. Его масштабы и последствия автор Семирамиды вряд ли мог себе представить.
Знаменитый русско-американский социолог и историк культуры Питирим Сорокин в своих книгах, в частности, в главном труде «Социальная и культурная динамика», написанном в 1930–40-х годах, предлагает классификацию социокультур, или цивилизаций, близкую той, что была за век до него обозначена Хомяковым. История, согласно Сорокину, обладает единством, потому что имеет замысел и цель. Человечество призвано созидать, хранить и передавать во времени красоту и правду, и тем приближать осуществление того замысла, который имеет о нём Бог. Именно в этом благородном труде состоит историческая миссия человечества, а не в решении второстепенных, не достойных высокого назначения человека, задач. Обозревая борьбу мировоззрений и образов бытия в историческом процессе, Сорокин всё многообразие цивилизаций сводит к трём главным типам: религиозную, гармоническую, традиционную социокультуру он называет «идеациальной»; материалистическую, техногенную, экспансивную именует «чувственной»; и усматривает ещё и промежуточную — «идеалистическую».
История, как известно, не имеет сослагательного наклонения. Поэтому вероятный вопрос: что было бы с человечеством, если бы идеология бытоулучшения, или материалистическая, вооружённая техническим прогрессом, никогда не встречала бы в своём наступательном шествии никаких преград? — представляется праздным. Неожиданно и непонятно для наших предков (кроме ничтожно малого числа тех, кто верил пророкам) произошло то, что в могущественную культурно-государственную организацию древнего мира — в римскую цивилизацию, в «paxromana» — вошло нечто, что вновь напомнило людям — и на этот раз совершенно особым, небывалым и единственным образом — о жизненно важном выборе. О выборе между бессмертием и высоким призванием человека, с одной стороны; и мимолётным наслаждением благами земли, с другой. Обыкновенное, день за днём, движение истории вдруг расступилось, и впустило в своё течение свою собственную Причину. Бог родился во времени, Дух соединился с «землёй», с человеческой плотью.
Христианство возвестило миру о событии, цель и значение которого осознать в доступной человеку мере можно только высшим способом познания: верой. Вера раскрывает смысл как циклического чередования явлений — дня и ночи, времён года, уходящих и приходящих поколений людей — так и возникновения материи в пространстве; то есть раскрывает благородное и полноценное назначение того и другого. Воплощение Бога Слова, Иисуса Христа, противопоставило материальному расширению, погоне за благополучием — возможность не участвовать в наращивании телесности и вещественности. Всё Евангелие есть призыв к покаянию, предложение выбора. В выводе притчи о неверном управителе, которую Христос рассказал Своим ученикам, об этом выборе говорится прямо и твёрдо: «Никакой слуга не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете Богу служить и маммоне» (Лк. 16, 13).
Древнесирийскому идолу по имени Маммона приносили жертвы искатели богатства. Христианство обновило забытые людьми ценности, со властью заговорило о чистоте, красоте и силе сокровенной жизни сердца. Евангельской вестью — голосом возникшей церкви Христовой — оно заявило о недопустимости обожествления благ земных, обоготворения политической власти, стремления поработить сознание людей посредством какого-либо психологического воздействия (Мф. 4, 1-10). Церковь напомнила простую правду о том, что полная и счастливая жизнь не терпит подмены или лжи: «Что общего у света со тьмою»? — спрашивает в послании к Коринфянам великий распространитель христианства и устроитель церквей апостол Павел. «Плоть, — решительно говорит он обратившимся ко Христу людям, — желает противного духу, а дух — противного плоти: они друг другу противятся…» (Гал. 5, 17). Идущая из глубины веков тема двух путей внятно звучит и в памятниках ранней христианской литературы: в «Учении двенадцати Апостолов», в «Послании Варнавы», в «Канонах святых Апостолов». «Введение христианства, — пишет Хомяков, — было эпохою крутого перелома и возврата к забытому учению» (А. С. Хомяков. Всемирная задача России. М., 2011, с. 199). Эпоха эта составила более чем тысячелетие для Западной и Центральной Европы, и захватила первые века существования России; в науке она названа Средневековьем. Для неё характерен, среди прочего, приоритет духовных ценностей и категорий над материальными. Как бы в повседневности ни вёл себя средневековый обыватель или властелин, но вероучение Церкви так или иначе влияло на мировоззрение того и другого, формировало общественную этику, воздействовало на политику и определяло нормы и правила ведения финансов и экономики.
Показательно, что в средневековом обществе важнейшей ценностью считался личный, непосредственный труд: тот самый, что награждает мозолями, потный и упорный. В таком конкретном труде общество видело средство спасения от греха и вечной смерти, а также единственное моральное оправдание имеющегося богатства. К общепринятым понятиям относилось следующее: обладать имуществом позволительно и не грешно лишь в том объёме, который соответствует личным потребностям. Поэтому бедность хвалили трубадуры, позднее миннезингеры. Она в чести у Данте. Её величали с амвонов храмов.
А богатые, существующие за чужой счёт, обкладывались в средневековой европейской цивилизации своеобразным налогом — нравственным. Они должны благотворить, молиться и каяться, совершать далёкие паломнические путешествия, связанные с опасностями. Они отдавали младших сыновей в священники, а дочерей в монастыри, строили храмы и сами постригались в монахи, и даже не всегда на смертном одре. И этот «налог» не был принудительным. Знать испытывала внутреннюю потребность в том, чтобы свойственным ей образом поработать Богу и примирить совесть с верой. К особенно опасным занятиям средневековое общество причисляло ростовщичество и торговлю. Святой Католической Церкви Фома Аквинский был убеждён в том, что коммерция, включая и финансовые операции, имеет в себе нечто безобразное, грязное и постыдное (SummaTheologica, t. II, 2, 77,4).
Приоритет духовных ценностей над материальными, характерный для Средневековья, нашёл своё непосредственное выражение в ряде принципов: например, в господстве общих интересов над частными. Всякая часть является фрагментом целого. Это верно как для природы физической, так и для социальной. Только целое санкционирует и придаёт смысл отдельному, индивидуальному. Мироздание представляет собой гармоническую иерархию, и над всем живым — всё устроивший и обо всём промышляющий Создатель. И человек ценен не сам по себе, а как живая и незаменимая, но всё же клеточка всечеловеческого организма. Заботящийся об общем благе заботится, тем самым, и о себе самом. Отсюда совершенное неприятие неограниченного индивидуализма победивших Средневековье новых, а на самом деле уже известных истории, в определённых чертах, общественно-экономических отношений. Богатство и власть всегда стремились к господству в истории, и только на краткое время Средних веков, если речь о Европе, вынуждены были таиться и скрывать свои, никуда не исчезнувшие, амбиции.
Ещё одним социокультурным принципом средневековой жизни являлся «принцип всеобщего господства справедливости» (Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984, с. 284). Понимание справедливости было универсальным: справедлив Творец; справедливо должен судить судья, править князь, но справедливым, праведным должен быть каждый. Поэтому общественная справедливость, складывающаяся из праведных существований членов социума, является залогом равновесия в обществе, основанием гармонии. Замечательно, что неравенство людей — духовное, интеллектуальное, имущественное — отвечает средневековому пониманию принципа справедливости, так как люди различно одарены Творцом, обладают разными способностями и талантами, и призваны дополнять друг друга.
Средневековье сдавало свои позиции не одновременно и не фронтально, а поначалу вовсе неявно, подспудно. Оно прежде всего уходило из сердец и умов. Литература и искусство первыми отреагировали на веяние возрождавшегося, ренессансного духа телесной красоты и физического наслаждения. Центр интересов постепенно переместился с души на тело; и тут уже, без всякого стеснения и оглядки на христианскую мораль, всё громче стали заявлять о себе тривиальные желания вкуснее есть, просторней жить, и мало в чём себе отказывать. Свободное предпринимательство оказалось естественным следствием побед материального над духовным. Христианский мир вступал в эпоху решительных боёв: ненасытная экономика и служащая ей бестрепетная техника развязали настоящие военные действия против упрямого, замкнутого в своих устоях и принципах средневекового общества.
Первая яркая техногенная война на заре Нового времени произошла в Англии: её называют Английской революцией ХVII века. Гражданская война, она же революция, охватила сороковые-восьмидесятые годы того столетия. Политическим итогом революции стал переход Англии от монархии абсолютной к конституционной. Страна давно уже, официально, прервала связи с католичеством, а до начала революции в ней шла глубокая борьба между Англиканской церковью и различными протестантским сектами.
Пуритане.
В результате революции пуританство значительно усилило свои позиции, и хотя англикане, спустя некоторое время, отчасти возвратили себе прежнее положение в обществе, но битва за умы британцев не прошла бесследно: идеология пуритан — пресвитериан и индепендентов — расчистила дорогу для экономических и промышленных преобразований. Пуритане, как и вообще протестанты, приветствовали и одобряли предпринимательскую инициативу, стремление к обогащению, рост экономической мощи, экспансию торговую и финансовую, немыслимую без политической воли и военной поддержки.
Техногенная революция сметала все препятствия со своего победного пути: проливала в сражениях кровь граждан; «чистила» парламент, удаляя из него неугодных; казнила сановников и высших лиц Церкви; отважилась на всенародную казнь короля, считавшегося — страна всё же сознавала себя христианской, помнящей слова апостола: «существующие же власти от Бога установлены» — человеком, правящим «милостью Божией». 30 января 1649 года, после краткого суда, король Англии Карл I был обезглавлен как «враг всех добрых людей нации». Правда толпа, к тому времени ещё не достаточно развращённая, окружавшая эшафот, не ликовала, но пребывала в состоянии шока.
Предприимчивые люди хотели жить богаче, чтобы свободнее удовлетворять свои страсти; эффективнее осваивать земли старых и новых колоний; вводить новые механизмы хозяйствования и производства. Старые общественные отношения тормозили модернизацию жизни.
Без малого полтора века спустя похожие события осуществились во Франции. Готовился новый передел мира, предстояло осваивать Африку и Юго-Восточную Азию. Экономика и финансы Франции находились в кризисе. Энергичное третье сословие штурмовало властные структуры. Но главное, в течение всего XVIII века велась успешная, никем не сдерживаемая, подрывная работа, направленная на дискредитацию веры и Церкви. Веком просвещения — безусловно исходя из подразумеваемой полемики с Евангелием – согласно назвала антиклерикальная, либеральная и марксистская историография эпоху французских просветителей и энциклопедистов. Царь Небесный и царь земной стояли перед реформаторами, как бастионы. 14 июля 1789 года пала крепость-тюрьма Бастилия. Эта дата до сего дня остаётся Национальным праздником Франции, проходящим весело и ярко: с танцевальными раутами, балами геев, особыми программами в ресторанах.
Казнь Людовика XVI
Король Людовик XVI, по-христиански приготовившись к казни, лёг под нож гильотины 21 января 1793 года. Люди ликовали. Вскоре Франция объявила войну почти всей Европе. Эти войны к концу 1790-х годов, руководимые Наполеоном и несколькими молодыми генералами революционной страны, велись уже с геополитическим размахом. Французская республика, государство нового типа, которое буквально, на волне революционной эйфории, обожествило человеческий расчёт и разум, занялась вооружённым экспортом революции. Известно со времён так называемого Нового царства в Египте (вторая половина второго тысячелетия до Р. Х.), ведшего обширные войны и покорившего земли ливийцев и нубийцев, а также весь Ближний Восток до Евфрата включительно, что распространение и насаждение религиозных убеждений и образа жизни завоевателей приносит моментальные материальные выгоды и повышает — хотя бы на малое время — уровень внешней безопасности государства-победителя. Утонувшей в крови и обнищавшей Франции нужно было ограбить соседей, чтобы подлечить раны, и защитить себя от возмездия окружавших её монархий.
Россия осознанно и планомерно, начала готовиться к своей внутренней революции безусловно под влиянием Великой французской. Франция в ХVIII и даже в XIX веках являлась для многих народов — по крайней мере для образованных слоёв — таким же эталоном должного, каким выступают США в наши дни. Программы декабристов и концептуально, и стилистически напоминают документы Национального конвента Франции 1791–95 годов. Процесс нараставшей либерализация жизни в Российской Империи, стремительный и массовый отход от Христианства высших сословий общества, возникновение и распространение тайных обществ и террористических организаций совершались на фоне — особенно во второй половине XIX века — менявшихся и усложнявшихся внутриэкономических отношений. Запад служил России не только немым (порой и гласным) укором за существующее постыдное крепостное право, но учил и раскрепощению личности от гнёта сословных и гендерных «предрассудков». Рост экономического потенциала общества всегда и неизбежно вступает в конфликт со сдерживающими несентиментальный бизнес духовно-нравственными принципами.
Февраль 1917 года.
В начале ХХ века в России оставалось всё меньше спокойных и рассудительных людей, предвидевших, что решительное, кардинальное (многими подразумевалось — революционное), обновление страны обернётся для неё в целом — и для чающей освобождения от пут самодержавия и религии личности — великим и непоправимым потрясением. Империя в первые полтора десятилетия прошлого века уверенно наращивала экономическую мощь; возрастало благосостояние народа, о чём красноречиво свидетельствуют беспристрастные статистические данные. И эти факторы — успехи в экономике — уже не регулируемые, увы, ни религиозными началами жизни, ни информационной политикой государства (печать, мягко говоря, сумела спокойно выйти из-под контроля власти и не способствовала сохранению существующих форм общественно-государственного устройства), поставили русское общество, как это ни парадоксально, на грань катастрофы. Россия, ещё недавно бывшая на подъёме, стремительно развивавшая в начале 10-х годов ХХ столетия свою промышленность, дорожно-транспортную инфраструктуру и сельское хозяйство, спустя всего шесть-восемь лет, то есть к 1920-му году, впала в ужасающую разруху.
Той новой власти в Москве и Петрограде, что именовала себя народной (в Гражданской войне 1918 – 1920 гг. в России, с обеих сторон, участвовало не более 4% населения: остальные не могли или не желали явно стать по ту или иную сторону баррикад) необходимо было, одерживая военные успехи, расчищать жизненное пространство. По понятиям диктатуры подлежали немедленному, или же постепенному, уничтожению все фигуры и институты, олицетворявшие прежний порядок и самим фактом своего существования напоминавшие о прошлом, об истории. Духовенство и дворянство, офицеры и успешные крестьяне воспринимались террористической властью, совершившей государственный переворот, как заведомо неисправимые внутренние враги. К 1938 году 98% так называемых «спецов» из высшей военной прослойки императорской армии уже не проживало на территории СССР. Ничтожное число из них умерло естественной смертью, большинство же погибло в лагерях и тюрьмах. Русский царь воплощал собой дух и идею многовековой России. С этим соглашалось ещё летом 1914 года, в начале войны, получившей название первой мировой, подавляющая часть граждан Российской Империи. Соглашались многие, скорее всего, поверхностно, в порыве излияния патриотических чувств. Царь занимал вершину государственного здания, возводимого к тому моменту уже более тысячи лет. Разумеется, он первый подлежал устранению. Последнего русского монарха расстреляли с семьёй в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Террор, воскрешавший в памяти приёмы и методы английской и французской революций, осуществлялся в СССР в течение тридцати лет, до смерти Сталина.
Богатство, с религиозной точки зрения, является категорией падшего, несовершенного мира. Ему, чтобы не исчезать, нужно неустанно расти, расширяться. Расширяться оно может лишь превращая, конвертируя окружающий мир в товарно-денежный эквивалент. Река или роща хороши не как произведения Великого Художника, Бога, и даже не сами по себе, бескорыстно, но как материя, полуфабрикат. В лучшем случае — как фон для туристического бизнеса. Богатству словно воздух нужны новые рынки и новые источники сырья. На исходе эпохи Возрождения экстенсивный способ хозяйствования принялся не за уничтожение, а за подчинение себе интенсивной экономики. И вот уже три последних столетия всякое научно-техническое достижение рассматривается человечеством окончательно и исключительно в двух аспектах: или в качестве средства совершенствования вооружений, или как возможность повышения материального уровня жизни, благосостояния.
Освальд Шпенглер, немецкий философ и культуролог, в своём знаменитом труде «Закат Европы», который он заканчивал во время русской социалистической революции и выпустил в мае 1918 года, писал о взрывающихся в мире техногенных катаклизмах в терминологии своей эпохи и академического окружения: «Я хотел бы, писал Шпенглер, — сделать убедительной мысль, чтоимпериализместь типический символ конца. /…/ Империализм есть цивилизация в ее чистом виде. Империализм есть неизбежная судьба Запада. Культурный человек носит свою энергию в себе, цивилизованный расходует ее вовне. Вот почему я считаю Сесиля Родса первым человеком новой эпохи. /…/ Его изречение «расширение — это всё» выражает в наполеоновской форме подлинную тенденцию каждойсозревшей цивилизации. Это самое можно сказать относительно римлян, арабов, китайцев. Здесь нет выбора. Здесь бессильна решать что-нибудь сознательная воля личности или целых классов и народов. Тенденция к распространению есть рок, нечто демоническое и чудовищное, завладевающее людьми поздних эпох, эпох мировых городов, принуждающее их служить себе, порабощающее их, хотят ли они этого или не хотят, знают ли об этом или нет. Жизнь есть осуществление возможностей, а для человека мозгасуществуют только экстенсивные возможности. Как бы рьяно ни выступал сегодняшний, еще эмбриональный социализм против экспансии, придет день, когда он с непреоборимостью рока будет ее главным носителем» (Шпенглер Освальд. Закат Европы. М., 1993, сс. 170–171).
Здесь Шпенглер оказывался несколько наивным наблюдателем. Социализм не только не выступал против экспансии, но напротив, как раз в те дни, экспансию и считал гарантом своего успеха: «Рабочая революция, — излагала мысли Ленина газета «Известия» (№286) в январе 1918 года, — может победить только в мировом масштабе… Полное и окончательное торжество пролетариата немыслимо без победоносного завершения ряда войн как на внешнем, так и на внутреннем фронте… Через войну пролегает путь к социализму». Ленин постоянно в те месяцы, не беспокоясь о многомиллионных жертвах, заказываемых его призывами, писал и говорил о необходимости «подготовить и провести революционную войну» против буржуазии во всём мире, чтобы революционный пожар, который охватит земной шар, подготовил переход всей планеты, экономически уже превратившейся в единое целое, в одно глобальное социалистическое государство. Подобные планы, разнящиеся лишь в деталях осуществления и в употребляемой лексике, вынашивали и Наполеон, и Гитлер.
Коммунисты прекрасно понимали, насколько враждебна их учению суть христианской религии, провозглашающей любовь к Богу и ближнему в качестве главной заповеди. Универсализм принципа — «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки» (Мф. 7, 12) — вступал в непримиримый конфликт с относительной, постоянно меняющей тактику классовой, «пролетарской» правдой учения Маркса-Ленина-Сталина.
Арнольд Тойнби (Arnold J. Toynbee)
Арнольд Тойнби, в своё время очень популярный британский историк и философ истории, автор двенадцатитомного труда «Постижение истории», создававшегося им в 1930–60-х годах, видел в мировом историческом процессе, рождающем отдельные, локальные цивилизации — пронизывающее тысячелетия единство, которое питается единым религиозным (а не экономическим) смыслом. История, согласно его взгляду, есть божественная творческая сила в движении. Тойнби, в частности, писал: «Коллективное поклонение человечества человеку представляет собой высшую форму идолопоклонства, и противопоставить ему можно лишь поклонение Истинному Богу. Соглашение между противоборствующими сторонами невозможно» (Тойнби А. Д. Постижение истории. М., 1990, с. 525).
Собеседником на пиру роковых событий (тютчевский «Цицерон») начала и середины ХХ века был и выдающийся русский богослов В. Н. Лосский (1903 – 1958). Для описания происходящего с человеком и человечеством в мире секулярном, утратившем связь с Творцом, он находит точные и честные, как в печальном диагнозе, слова:
«Оторвавшись от Бога, его (человека — ПК) природа становится неестественной, противоестественной. Внезапно опрокинутый ум человека вместо того, чтобы отражать вечность, отображает в себе бесформенную материю: первозданная иерархия в человеке, ранее открытом для благодати и изливавшем ее в мир, — перевернута. Дух должен был жить Богом, душа — духом, тело — душой. Но дух начинает паразитировать на душе, питаясь ценностями не Божественными, подобными той автономной доброте и красоте, которые змий открыл женщине, когда привлек ее внимание к древу. Душа, в свою очередь, становится паразитом тела — поднимаются страсти. И, наконец, тело становится паразитом земной вселенной, убивает, чтобы питаться, и так обретает смерть» (Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М., 1991, с. 253).
Таким образом, к принципам техногенной цивилизации, которые проявились в событиях русской революции 1917 года, следует отнести прежде всего принципы религиозные как фундаментальные, причинные. Обожествление народовластия и фигуры вождя — древний институт обожествления царя, фараона и императора – воспроизводится в новых условиях и новых формах, но с удивительным постоянством по существу. Власть вождя (или клана), риторически выступающая защитницей народных масс, присваивающая себе прерогативы Промысла Божия, не принимающая малейшего сопротивления и наказывающая инакомыслящих не долгим терпением и мудрым вразумлением, но информационной травлей или кровавыми репрессиями — всё это в тех или иных степенях и стилях присуще всякому техногенному тоталитаризму, как коммунистическому, так и демократическому.
Стремление к богатству, к лучшей жизни, понимаемой в категориях всё возрастающего материального благополучия обнаруживает высшую квазирелигиозную ценность техногенного общества: ею является бурно болеющая страстями человеческая физиология, деспотически подчиняющая себе душевную и духовную составляющие личности.
Богатство, жизненно нуждаясь в преумножении, экспансивно по своей природе. Отсюда экспорт революций: английской на американский материк; французской в Европу с планами завоевания Евразии и, затем, вероятно, других континентов; и русской пролетарской, скандировавшей безумные лозунги, один из которых зарифмовал Александр Блок в поэме «Двенадцать» (1918 г.):
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи, благослови!
Русская революция, жившая на зарубежные инвестиции, мечтала о взрывной цепи рабочих революций и обобществлении вселенского имущества под единым социалистическим правительством. Большего она себе позволить не имела средств. У волны нынешних арабских революций и революций достоинства, видимо, иное финансирование. В самом могущественном техногенном обществе современного мира, в США, проживает 4% населения земли, но страна эта потребляет — что общеизвестно — 40% сырья, добытого и произведённого на планете. Притягательность её демократии хорошо обеспечена. Как и возможности самозащиты и самообогащения.
Единообразие современной мировой экономики делает трудным и даже невозможным существование совершенно самобытных национальных культур. Принципы и ценности техногенной цивилизации не могут не оказывать сегодня влияния на отдельного человека и на целые общества. Но степени влияния различны: от безоговорочного и полного принятия материалистической идеологии, до вынужденного и ограниченного подчинения нормам и правилам мировой политико-экономической конъюнктуры. Средство замедления апостасии и сохранения в человеке образа и подобия Божиих многим людям в разных уголках земли вполне известны — это всецелое стремление личности к устройству своей внутренней жизни на началах гармонии с замыслом Творца. Помощь в достижении этой благородной цели может быть оказана со стороны политической воли и экономической политики страны или ряда стран, исповедующих как безусловные — ценности христианские.
Для вводной иллюстрации используется картина Бориса Михайловича Кустодиева "Большевик". 1920.
Подробнее...