Правкруг.рф

Светлый человек, Гарий Владимирович Хихленко.

Гарий Владимирович (раб Божий Игорь), прихожанин Преображенской церкви села Большие Вязёмы, ушёл в мир незаходящего света, к Богу. Отошёл ко Господу 28 мая, накануне лета. Туда, где, как мы верим и поём и думаем, нет ни болезни, ни зимы, ни увядания. Он родился в солнечном Севастополе, летом 1940 года, и войну скрывался с мамой в маленькой пещерке, и потом рос в своём залитом солнцем городе, и запомнился всем нам человеком, впитавшим тёплый ветер, море, свет, простор и радость. Да, он был очень радушный человек. Даже когда губы не улыбались, улыбался лоб, и глаза, и очки.

В 2010 году он попросил меня уделить ему время, хотел рассказать о своей жизни и попросить совета. Открытого искреннего человека видно с первых слов. А у Игоря Владимировича — я так звал его — ещё и удивительный дар: сразу располагать к себе. Встретились, сидим на лавочке на церковном дворе, где-то август, а может июль, перед нами наш древний 16-го века храм, и он говорит о Севастополе, о школьных годах, о родителях, детях… Я слушаю, всё мне внове, но при этом чувствую, что этого человека я сто лет знаю. Что это, родная душа? Ну конечно родная, родственная, душа-христианка. Мне тогда захотелось, чтобы он записал всё то, о чём вспоминает. Он и написал, спустя время, и мы опубликовали. Вот сейчас предлагаем всем нам вспомнить.

И вот тогда же, в 2010-м, встретилась моя забытая любовь к Севастополю, родившаяся в 1974-м году, когда я впервые увидел этот чудный город, будучи летом на практике в совхозе Верхне-Садовом, и его большая, неотделимая от него, любовь к своей родине. Говорят обычно — малой родине. А для таких людей, как Игорь — из Севастополя (а для кого-то из Тулы, или Орла, или Суздаля) начинается и разворачивается, расстилается во всю ширь вся Россия. Как из корня растёт могучее дерево. Отсеки от корня — засохнет. Всё органично и нераздельно. Корень — ради дерева. А дерево питается соком корней. Поэтому так радовался Игорь возвращению Севастополя в Россию. И мы с женой радовались с ним вместе, как природные севастопольцы. Звонит мне: смотрите референдум; потом спустя время, через несколько дней — смотрите скорей передачу…. Незабываемые дни. Я сказал про забытую любовь к Севастополю. Потому что с 1974-го до 2014-го ни разу не пришлось посетить. А собрался благодаря Игорю, нашему соседу по дому (он через один подъезд от нас, мы бывали в гостях друг у друга), который так расписал нам этот город славы, что мне, помнившему впечатления юности, захотелось туда во что бы то ни стало. А он буквально всё расписал: маршруты, автобусы, троллейбусы, храмы, бухты, улицы, музеи…. Подробно, на листочке, и этим мы руководствовались, как путеводителем. К чему я это пишу? А вот к чему: самобытный яркий человек, отзывчивый — это человек укоренённый, происходящий от большой преданности и любви к своему родному, и поэтому способный щедро делиться тем, что дорого самому, с людьми. Вот он ушёл от нас, а свет остался.

Протоиерей Павел Карташев.

Я славу тебе, Севастополь, пою,

Историю в сердце твою я храню.

С тобою вся жизнь моя навсегда,

Ведь я — это тоже частица тебя.

Я, Хихленко Гарий Владимирович, появился на свет Божий в городе Севастополе 31 июля 1940 года в родильном доме рядом с морем по адресу: ул. Набережная Корнилова, д. 1. Акушерка, принимавшая роды, хорошо врезала мне по попе, и я закричал. А она сказала со знанием дела: «Жить будет долго!».

Мой папа, Хихленко Владимир Федорович, коренной севастополец в нескольких поколениях, потомственный рыбак, с девяти лет посвятивший себя морю, известный в городе шкипер-бригадир рыболовецкого судна. В один из тёплых, летних севастопольских вечеров накануне моего рождения родители, прогуливаясь по Приморскому бульвару, решили посмотреть фильм в летнем кинотеатре с участием английского киноактера Гарри Пиля. Фильм им понравился, особенно актер. И меня на русский манер назвали Гарием. До начала войны оставалось чуть меньше года. С родителями проживала моя бабушка Варвара Михайловна Хихленко, чистокровная гречанка, которая хорошо говорила по-гречески.

Тема Великой Отечественной войны меня, как жителя осаждённого Севастополя, всегда волнует. Война началась в Севастополе в 3 часа 15 минут в ночь с 21 на 22 июня 1941 года, когда ещё не погиб ни один солдат, но появились первые жертвы среди мирных жителей на улице Подгорной и Греческом переулке (ныне ул. Партизанская) в результате бомбёжки немецкой авиации. В начале обороны города вражеская авиация разбомбила наш дом, и мы перебрались жить на слободку Рудольфова. У моего папы была бронь, он мог уехать в тыл, но остался в осаждённом городе.

Во время нашей посадки на пароход при эвакуации из города налетела немецкая авиация и разбомбила два парохода. Один из них был полон людьми, на второй должны были садиться мы. Эвакуироваться из осажденного Севастополя нам так и не удалось. Папа до последних дней обороны работал в море, добывая рыбу для защитников города под бомбами и обстрелами вражеской авиации и артиллерии. Когда немцы подошли к Севастополю, мой брат Анатолий — он родился в 1926-м году — начал решительно собираться на фронт. Родители его не отпускали, но он твердо заявил: «Если все мы будем сидеть под мамиными юбками, некому Родину защищать!» И ушел вместе со своими школьными друзьями-одноклассниками Соболевым Владимиром и Олегом Постриганевым.

После войны мне удалось отыскать В. Соболева, мы переписывались. Из письма Володи Соболева: «…ни в каких призывных пунктах и военкоматах мы не были зарегистрированы. Ведь нам было всего по 15 лет, мы только закончили 7 классов. Три дня пробыли на передовой в полку майора Рубцова в Балаклаве. Толя, я и Олег Постриганев — все из одного класса, прижились, и стали потихоньку воевать, пока не попались на глаза самому Рубцову. Он глянул на нас отцовскими глазами и сказал: «Кыш отсюда, пацаны, вам умирать еще рано!» и побежал с пистолетом в руке отбивать очередную атаку среди Балаклавских гор. Мы после этого не стушевались и продолжали бродить по линии фронта. Толя как то отдельно от нас поступил в 7-ую бригаду морской пехоты полковника Жидилова, а мы с Олегом попали в 772 полк 386 стрелковой дивизии, где провоевали до конца обороны. В период декабрьского затишья я встретил нашу с Толей любимую учительницу Варвару Ивановну Мыс. Стоим, разговариваем и неожиданно к нам подходит Толик, одет он был в форму морского пехотинца, армейское обмундирование, флотская тельняшка и бескозырка, на плече редкий тогда автомат, как всегда весел и жизнерадостен. Варвара Ивановна так и ахнула: «Мальчишки, идите сейчас же в класс!» Посмотрела на нас и заплакала…»

Из воспоминаний моей мамы. В боях за Севастополь Толя был назначен командиром отделения и дважды выводил своих бойцов из окружения. Во время коротких передышек между боями брат прибегал домой и приносил мне сахар, изюм, шоколад, который выдавался бойцам с пайком. Он сам не ел, а сохранял их для меня. Мне тогда было 1,5 года. Девятимесячная оборона Севастополя сопровождалась беспрерывными артиллерийскими обстрелами и массовыми налетами вражеской авиации. Город бомбили со страшной силой, в день налетало по 700 самолетов. Летом солнца не было видно, кругом все горело, небо было покрыто чёрными тучами. Любой миг в жизни мог стать последним. Я до сих пор удивляюсь, как мы остались живы. Господь Бог хранил нас.

Когда немцы захватили Севастополь, в плену оказалось около 80 тысяч наших бойцов, оставленных без продовольствия и боеприпасов – это были отборные войска, прошедшие оборону Одессы и 250 дней героической обороны Севастополя. Они сражались до последнего патрона, ожидая прихода кораблей. Корабли за ними так и не пришли. Это была севастопольская Голгофа на 35-ой батарее, все они были настоящие герои.

Последние защитники Севастополя.

Гражданское население немцы стали отправлять в Германию. Эта участь должна была постичь и нашу семью. Немцы собрали оставшихся в городе рыбаков, назначили старостой Беликова и заставили их работать в море. Рыбаки улов прятали, рыбу немцам не сдавали, саботировали. Беликов всячески покрывал рыбаков. Немцы собрали рыбаков и указали на столбы, на которых каждый из них будет повешен за саботаж, если обнаружат спрятанную рыбу. На баркас был приставлен вооруженный немецкий солдат, который следил за рыбаками во время лова. Рыбаки поили часового водкой, немец засыпал, улов в очередной раз надежно был спрятан. Когда наши войска освободили Севастополь, состоялся суд над старостой Беликовым. На суде рыбаки выступили в защиту его, и Беликов был оправдан. Рыбацкую тему в оккупированном Севастополе затронул полковник Шестаков Николай Степанович, член Союза журналистов России, автор документально-героической повести «Хроника крымской трагедии», где на 232 странице в очерке «Совпаденье или связь с подпольем?» рассказывает об известном в городе шкипере-бригадире Владимире Фёдоровиче, возглавлявшем рыболовецкую бригаду в Стрелецкой бухте. Мой папа по натуре был человек немногословный, хвалиться не любил и никогда о себе не рассказывал. От мамы я знал, что во время войны у него за поясом всегда были спрятаны гранаты — лимонки, которые его несколько раз выручали. Книга вышла недавно, поэтому восстановить связь моего папы с севастопольскими подпольщиками мне, к сожалению, не удалось по причине ушедших в мир иной и папы, и тех, на кого ссылается Шестаков. Я был знаком со всеми бригадирами севастопольских рыбаков, но среди них Владимир Фёдорович был один — это мой батя.

Удивительно, но во время войны, как вспоминала мама, рыба ловилась в Чёрном море очень хорошо, и это позволяло нашей семье выживать в суровую годину. Но в летний период рыба уходила, наступали тяжёлые времена, спасал немного огород, но порой есть было нечего, голодали. Мама в это время вместе со знакомыми женщинами ездила на Украину в Новоалексеевку Херсонской области менять вещи на продукты питания. Это были тяжёлые и опасные поездки в товарных вагонах. Кругом на станциях шныряли немцы и полицаи, отбирали вещи и продукты. Однажды на обратном пути возле станции Мекензиевы Горы, как вспоминала мама, встретили знакомых севастопольцев, которые сообщили, что их поджидают полицаи, чтобы отобрать продукты. Женщины решили добираться в Севастополь через Северную сторону. По дороге, приблизительно в районе нового кладбища на Мекензиевых Горах, они наблюдали жуткую картину: все поля были усеяны трупами наших воинов, павших при обороне, многие с простреленными висками.

В городе напротив современного троллейбусного парка немцы устроили концлагерь для советских военнопленных. До сих пор сохранились сараи с шиферной крышей, где в бараках размещались наши пленные. Каждый день мимо наших окон немцы гнали на работу пленных, изнывающих от ран, голода и непосильного труда. Вооруженные немцы с овчарками конвоировали колонну пленных. Кто не выдерживал и падал, тех расстреливали на месте. Когда вели пленных, моя мама вместе с соседями выходила на улицу и что могла, передавала нашим, хотя немцы не разрешали. Из колонны измученных, но непокоренных защитников города можно было услышать песню, один куплет которой запомнился мне, т.к. мама часто его напевала:

«Мы русские люди, мы можем понять,

Что ближе всего и дороже:

Сын иль отец, иль родимая мать,

Иль база, родной Севастополь…»

Несмотря на моральное унижение и физическую боль, которые испытывали наши воины в плену, они продолжали любить разрушенный врагом город, который как и люди, защищавшие его, так до конца и не покорился врагу. Однажды, когда вели наших пленных, мама стояла возле дома, держа меня на руках, внимательно вглядываясь в лица, надеясь найти сына Анатолия. Одна из женщин, показывая на маму немецкому конвоиру, крикнула: «Это мать партизана!». Слово партизан было тогда роковым. Немец уже развернул автомат в сторону мамы, другая соседка буквально повисла на автомате, умоляя немца не стрелять, показывая пальцем у виска на эту женщину. Это спасло жизнь моей маме, а может быть и мне. Бог нам помог в очередной раз.

Мама рассказывала, как трижды приходил к нам домой немецкий офицер и интересовался братом Анатолием. Каждый раз мама отвечала на все вопросы: «Сын воевал, дальнейшая судьба его мне неизвестна». В третий раз немцы повели маму в Загородную балку, где обычно расстреливали. Мама попрощалась с нами, не надеясь больше встретиться. Когда привели ее в Загородную балку, она увидела Толю, сидевшего на земле со связанными за спиной руками, которого охраняли два немецких солдата. Увидев друг друга, мама и Толя бросились навстречу, обнялись, расцеловались. Мама заплакала. Это была очная ставка, на которой немцы убедились, что Анатолий, действительно, ее сын. Через некоторое время немцы брата выпустили, и он пришел домой без конвоя. Он рассказал, что был ранен в последние дни обороны города и вывезен на корабле в Сочи на лечение. В сочинском госпитале Анатолий встретил нашего родственника Плужникова Александра Савельевича, который работал военфельдшером в госпитале. После госпиталя в июле 1943 года особым отделом штаба Черноморского флота брат был направлен с разведывательным заданием в оккупированный Севастополь. При подходе к городу он попал на охраняемое минное поле, где немцы его задержали. По заранее продуманной версии он, как житель Севастополя, возвращался домой к родителям. Хорошо, что мы остались живы - это сохранило жизнь моему брату, немцы его не расстреляли. Толя в Севастополе отыскал своего школьного друга Володю Соболева, который пережил сдачу города, попал в плен на Херсонеском маяке, откуда ему удалось бежать. Третий друг Олег Постриганев был тяжело ранен в живот и скончался в госпитале на Максимовой даче. Через некоторое время брат сообщил родителям, что должен уйти из Севастополя, а нам необходимо быстро и надёжно спрятаться, так как немцы будут искать. Перед уходом он предупредил маму, что когда закончится война, к нам придут из штаба Приморской армии и сообщат о нём.

После ухода брата мы срочно перебрались в пещеру, которая располагалась в скале во дворе дома № 5 по ул. Володарского (нынешний адрес), что находится выше кинотеатра «Победа». В этом доме до сих пор сохранились кованые ворота при входе во двор. В моей детской памяти остались воспоминания о колеблющемся пламени ночника, изготовленного из гильзы снаряда, и о сыплющемся песке по стенам пещеры во время бомбёжек. В этой пещере мы прожили до освобождения города. Я хорошо помню день освобождения Севастополя 9 мая 1944 года, когда в нашу пещеру вошел советский офицер, бережно взял меня на руки, вынес во двор и с возгласами «Ура! Победа!» выстрелил в воздух из пистолета. Как долго все ждали этого момента, и, наконец, он наступил.

Советские солдаты салютуют в честь освобождения Севастополя. Май 1944. Фотограф Евгений Халдей.

После освобождения города мы переехали жить в заброшенный частный дом по ул. Частника. Вместе с нами жила бабушка Анастасия Шаповалова, одинокая, дальняя родственница по папиной линии. Мои родители ласково называли ее Настенькой. Её икона Божией Матери с Младенцем на руках висела в углу нашей комнаты.

Победная весна 1944 года в Севастополе выдалась тёплой. После боев на улицах разрушенного города оставались трупы, которых не успевали вывозить, и кое-где ощущался трупный запах вперемешку с запахом хлорки. Город лежал в руинах. Разминирование и расчистка от завалов начались с первых дней освобождения города. На зданиях стали появляться надписи крупными буквами: «Проверено. Мин нет!».

Дом, в котором мы проживали, находился рядом с площадью Щорса, где стояло здание разрушенной школы и казарма для немецких военнопленных. Немцев водили мимо нашего дома на работы по восстановлению разрушенного города. Условия жизни военнопленных немцев заметно отличались в лучшую сторону от жителей осажденного Севастополя, не говоря о советских военнопленных в немецких лагерях. Пленные немцы имели возможность делать всякие безделушки и продавать. Они недолго работали по восстановлению города, вскоре их отправили домой в Германию.

Я хорошо помню первую послевоенную новогоднюю ёлку, которую принёс папа. Это была пушистая сосна, пахнущая лесом и какой — то необыкновенной свежестью. Мама делала игрушки из бумаги и картона, пекла печенье, которое с игрушками и конфетами вешали на ёлку. Но самое главное украшение на ёлке — это были настоящие свечи, которые родители зажигали по вечерам, что придавало празднику особенное волшебство и таинственность.

Вскоре после освобождения Севастополя возвратились законные владельцы дома, в котором мы проживали на ул. Частника, и нам предложено было переселиться в подвальное помещение в этом доме. Несмотря на старания мамы привести жильё в надлежащее состояние для проживания, сырость постоянно выступала, по стенам текла вода. Здесь я, наверно, и заработал хронический насморк, так как мы жили в этом подвале несколько лет. Деваться было некуда, Севастополь лежал в руинах. Мама пищу готовила на примусе, вскоре и я научился пользоваться этим прибором, даже научился разжигать и чистить форсунку. Мне очень нравился запах бензина, и я с удовольствием вдыхал его, будто французские духи.

Летом мама делала заготовки на зиму: фаршировала перец, мариновала баклажаны, в мясорубке прокручивала помидоры и заливала их в большие бутылки, а пробки снаружи обмазывала расплавленной смолой. Дома всегда было много солений: из капусты, помидор, огурцов, патиссонов и всякой всячины. Мне очень нравились моченые яблоки в солёной капусте. Когда мама варила варенье, я лакомился пенкой. Больше всего любил варенье из абрикосов, айвы и сливы с названием изимирик. Мама сделала наливку из вишни и поставила бутыли на солнце. Я решил тайком попробовать наливку, ведь там был сахар. Наливочка мне понравилась, она была сладкая. Чтобы сохранить уровень в бутыли, решил долить воды. В результате наливка скисла, и моя проделка была вскоре раскрыта.

Во дворе нашего дома проживало несколько семей. У тети Зины с дядей Колей был патефон, который они заводили по праздникам, пластинки с песнями военных лет, а также модные в то время песни в исполнении Петра Лещенко. Напротив нашего дома через дорогу находился 2-х этажный дом, в котором жили мои друзья. Отец одного из них занимался моделированием военных кораблей. Когда впервые оказался в их квартире и увидел эти модели, я стоял, как завороженный и не мог оторвать своего взгляда от этой красоты. Наверно, ещё тогда во мне зародилась любовь к моделированию и конструированию, что в дальнейшем и определило мой жизненный путь — стать профессиональным конструктором.

С родителями я часто бывал на кладбище на улице Пожарова. Это старинное кладбище Севастополя с церковью «Всех святых», построенной в 1822 году. На этом кладбище похоронены наши родственники: мой братик Витя, бабушка Варвара и папин брат дядя Алёша. Папа установил скамейку и столик, я помогал маме убирать могилы, поливал цветы. Мама рассказывала мне о наших родственниках, похороненных на этом кладбище. Мой братик трагически погиб, когда ему было всего девять месяцев. Посещая кладбище, мама рассказывала мне о загробной жизни, о том, что существует мир невидимый, куда души людей уходят после смерти. Она часто говорила мне, что нужно жить по совести и стыдила меня, когда я совершал неблаговидные поступки.

На Пасху мама пекла куличи, красила яйца, и мы с ней ходили вечером на ночную службу в церковь «Всех святых», где освящали куличи и яйца. Наверно, это была единственная церковь в Севастополе при советской власти, где проводилось Богослужение.

В начале мая 1947 года меня крестили в церкви с православным именем Игорь. Моего крёстного отца звали Иван Степанович Краевский. Как и мой папа, он был бригадиром рыболовецкой бригады, доброжелательный, крепкий, настоящий севастопольский рыбак.

Севастополь стал возрождаться. Для строительства города прибывали переселенцы из средней полосы и других мест Советского Союза. В Загородной балке появился палаточный городок, в котором селились первые строители.

Работы на Малаховом кургане (фото из архива В. Н. Слуцкого)

Помню, мы с мамой оказались на железнодорожном вокзале. Недавно прибыл поезд со строителями из Курска, они варили картошку на костре, разведенном между железнодорожными путями, и здесь же её ели. От картошки исходил пар и необыкновенно вкусный запах. Я невольно остановился, как завороженный, глотая слюни от удовольствия увиденного. Женщина, варившая картошку, заметила меня и угостила самой большой картошкой. Картошка была горячая, рассыпчатая. Вкуснее той картошки, курской на севастопольском вокзале с костра, я больше никогда не ел.

Рос я худым и болезненным ребёнком. Годы, проведенные в осаждённом Севастополе, оккупация, а затем несколько лет, прожитых в подвальном помещении на ул. Частника, сказались на моём здоровье. Я часто простуживался, ел без аппетита, мама со мной постоянно мучилась. Однажды я заболел, была высокая температура, бредил во сне. Мама вызвала врача. Ко мне пришёл доктор Свешников, который жил с нами на одной улице и работал в поликлинике при 1-ой горбольнице. Это был худощавый, пожилой человек, бывший морской врач, типичный старый русский интеллигент с седой бородкой, глуховатый, с добрыми голубыми глазами. Мы друг другу сразу понравились, и после выздоровления он пригласил меня к себе в гости. Его жена, красивая гречанка, статная брюнетка с густыми волосами, по имени Фотиния усадила меня в кресло, и я с интересом разглядывал квартиру. Особенно запомнилось мне большое количество книг, в том числе на иностранном языке, и изваяние из белого мрамора в натуральную величину по пояс супруги доктора Свешникова. Это была замечательная супружеская пара.

В летнее время рыба в Чёрном море, как обычно, ловилась плохо, и наступал тяжёлый период для семей рыбаков в финансовом отношении. Родители этот период называли дикофтом. Рыбаки сутками находились в море, после бессонных ночей возвращались усталые, измученные и без улова. Государство в таких случаях не платило ни копейки. Мы с мамой уезжали в это время к нашим дальним родственникам по папиной линии в деревню Карань под Балаклавой, которая сейчас называется Флотское. Карань – это старинное греческое поселение. Наши родственники, к которым мы приезжали, были греки, уже пожилые люди тётя Фота и дядя Володя с русской фамилией Ивановы. Моя бабушка, Варвара Михайловна, приходилась двоюродной сестрой тёте Фоте. Все они очень хорошо разговаривали по-гречески. Мама помогала им управляться по хозяйству. Во дворе была скотина, огород и сад, в котором росли черешня, миндаль и инжир. Там я впервые познакомился с осами, от укуса которых бежал со скоростью ветра. Так мы выживали несколько летних послевоенных сезонов.

Моя мама любила море, хорошо плавала, заплывала далеко и могла долго находиться в воде. Даже будучи взрослым, я не мог состязаться с ней по дальности заплыва. Первые её уроки по плаванию я получил в Артиллерийской бухте на небольшом пляже, где сейчас расположен паромный причал. Мне тогда было года четыре, город недавно был освобожден от немцев. Тогда не было надувных кругов, поэтому мама использовала наволочку от подушки. Она мочила наволочку, потом хлопком о воду надувала её, плотно завязывала концы, чтобы воздух не выходил, и вручала мне. Я держался за надутую наволочку и плыл. Здесь же рядом находилась рыболовецкая контора моего папы на месте, где сейчас швартуются катера, идущие на Радио-горку. Это место хорошо изобразил художник Коровин в своей картине «Рыбачья бухта». Сама картина находится в севастопольском музее им. Крошицкого.

Возле окон нашей квартиры в подвале, где мы жили по ул. Частника, оставалась небольшая воронка от неразорвавшейся авиационной бомбы. Через некоторое время жителей близлежащих домов временно эвакуировали, бомбу выкопали, вывезли за город и взорвали. Такая картина была типична для послевоенного Севастополя.

Проблема с водоснабжением в городе оставалась острой. Во дворах и квартирах частных жилых домов воды не было. На чётной стороне улицы Частника, недалеко от нашего дома находилась водопроводная колонка. Колонка располагалась в каменной будке, в которой сидела строгая тётя Клава и отпускала воду в вёдра. Обычно перед будкой выстраивалась длинная очередь за водой. Некоторые приходили с коромыслами на плечах и со специальными плоскими дощечками в ведрах, чтобы вода не выплескивалась при переносе.

После войны была введена карточная система на распределение продовольственных товаров. Карточки выдавались на месяц на всю семью, были они разных цветов, в зависимости от продуктов. При выдаче товара продавец ножницами отрезал часть карточки. Потерять карточку нельзя, иначе семья оставалась голодной до конца месяца. Муку выдавали перед большими праздниками, она была расфасована в больших кульках. Очередь занимали с вечера или с ночи, несколько раз пересчитывались. Хлеб был только чёрный, отпускался на вес, часто буханка была с довеском. По дороге из магазина домой довесок с удовольствием мною съедался. Белый хлеб тогда считался деликатесом.        

Летом 1947 года в Севастополь прибыл отряд английских военных кораблей с дружественным визитом. Корабли стояли на рейде напротив Константиновского равелина, английские моряки в бескозырках без привычных для нас ленточек прогуливались по Приморскому бульвару.

Площадь Щорса — это территория, на которой прошло часть моего детства. В то время площадь была незастроенной, относительно ровной, кое-где с выступающими скалками, покрытыми мхом. Мы часто играли здесь в футбол. Мячи в то время были тряпичные, потом появились тяжёлые из каучуковой резины, намного позже надувные камерные со шнуровкой. Футбол был самой любимой игрой мальчишек той поры. Кроме футбола играли в войну, швайку, маялку, отмерного, конового, 12 палочек и другие игры той поры. Мы сами мастерили самокаты из досок и подшипников, крутили из упругой проволоки пистолеты, используя в качестве пуль зелёные бобышки кустарника.

Зима в Севастополе обычно очень короткая, поэтому выпавший снег доставлял ребятне много радости. Катались на санках с горы по улице Генерала Петрова от улицы Частника до улицы Щербака с промежуточными горками. Полозья для санок старались делать из медных и латунных труб для увеличения скорости. Коньков тогда еще не было в продаже, мы делали их из дерева, крепили на полозья толстую проволоку. Когда выпадал снег, устраивались ледовые побоища на переменах в школе. Обычно в такие дни учителя не досчитывали целых стёкол в окнах на первом этаже школы.

В 1947 году я пошёл в первый класс средней школы № 5, которая находилась на площади Щорса, недалеко от нашего дома.

В начальных классах с нами учился Толя Глухов, сын Героя Советского Союза, прославленного моряка — катерника Глухова Д. А., именем которого названа улица в Севастополе. У Толи был низкий голос, он очень чётко и выразительно басом читал стихи, посвященные войне, особенно мне запомнилось строки из стихотворения о Дне Победы:

«9 Мая… Пожары горели,

Слышались выстрелы,

Пальба батареи…»

Во время праздничных салютов в вечернее время на площади Щорса устанавливались прожектора, которые своими лучами пронизывали ночное небо Севастополя, а раскаты орудий салюта напоминали о недавно минувшей войне. Нам, мальчишкам, было интересно находиться рядом с военной техникой, наблюдать за солдатами — прожектористами.

Севастополь. Кинотеатр "Победа". 1952.

Севастополь постепенно возрождался. Первый кинотеатр, появившийся в городе, назывался «Луч» и был расположен на улице Ленина в подвальном помещении. В нём с замиранием сердца мы смотрели 2-х серийный кинофильм «Молодая гвардия». Позже на Большой Морской был построен двухзальный кинотеатр с символичным названием «Победа», где довелось смотреть фильмы «Как закалялась сталь», трофейный многосерийный приключенческий фильм «Тарзан» и другие. На центральном городском холме в здании бывшего греческого храма был обустроен Севастопольский драмтеатр имени Луначарского, куда мы ходили смотреть детские спектакли и кукольный театр, а позже посещали спектакли и в Доме офицеров флота.

В музей Древнего Херсонеса меня впервые повёл папа. Я с интересом рассматривал экспонаты, особенно запомнились древние орудия, с помощью которых херсонеситы метали каменные ядра. Мой папа в молодости участвовал в поисковой операции от музея и опускался под воду в легководолазном костюме в районе Херсонеса, находил сосуды, которыми пользовались жители древнего города.

Я помню, в Карантинной бухте был одно время понтонный мост, по которому можно было коротким путем перебраться в Херсонес. Мы с папой по нему проходили к месту базирования рыболовецких судов в Херсонесе, сейчас на том месте стоят яхты.

Купаться на море ходили в Артиллерийскую бухту, рядом с водной станцией, где сейчас находится дельфинарий. После войны там оставалось полузатопленное судно, с которого мальчишки прыгали в море, ныряли вовнутрь, обследуя отсеки. Любимым лакомством для детворы той послевоенной поры бал сладкий петушок на палочке, газированная вода с двойным сиропом и мороженое с вафельными кружочками. В Артиллерийской бухте был удивительный магазин «АСОПТОРГ», мимо которого нельзя было пройти: от него за несколько метров исходил вкусный запах настоящего шоколада и пирожных. Мой папа часто водил меня туда.

Летчик-бомбардир в небе над Севастополем, май 1944. Фотограф Евгений Халдей.

На площади Нахимова со стороны нынешнего сквера во время Дня ВМФ стояли самолеты вместе с лётчиками. Для нас была мечта посидеть в кабине за штурвалом боевого самолёта, и она осуществилась.

После войны в нашей семье по праздникам обычно собиралась компания из близких родственников и друзей. Родители были хлебосольны и гостеприимны, на столе всегда была самая лучшая черноморская рыба, мама очень вкусно готовила. К нам приходили тётя Нюся с моей двоюродной сестрой Марточкой, тётя Вера с дядей Шурой, папин друг Ефим Георгиевич Романенко, бывший директор севастопольского драматического театра имени Луначарского, военнослужащий Николай из Ансамбля Черноморского флота и другие. Всегда было весело, шутили и, конечно, пели. У мамы был хороший голос, она любила петь, пела даже тогда, когда готовила дома еду или убирала в квартире. В компании обычно она запевала, а папа ей всегда подпевал. Звучали песни военных лет, русские романсы, «Татьяна», «Чубчик» и, конечно, старинная песня севастопольских рыбаков «Доля рыбацкая», из которой несколько строк сохранились в моей памяти:

«Доля рыбацкая — жизнь незавидная,

Очень трудна и горька,

Потом и кровью копейка добытая,

Многие ночи без сна…»

Рыбаки, пережившие суровые военные годы в Севастополе, были очень дружны, часто встречались семьями по праздникам. Я вспоминаю наш поход в ресторан «Приморский», который находился на улице Ленина на втором этаже с каменной лестницей напротив ДОФ. Когда мы зашли в ресторан, скрипач Сёма, увидев моего папу, исполнил на скрипке «Доля рыбацкая».

Вспоминаю один забавный случай, который произошёл с моими родителями. Рыбаки с семьями отмечали праздник на пляже в восточной части Херсонеса, где до сих пор сохранилась лестница к пляжу. Мама решила искупаться, а папа вслед за ней бросился в море, но был в брюках. Когда они вышли из воды, оказалось, что в карманах брюк деньги. Купюры сушили по всему пляжу, накрывая камешками, чтобы не унесло ветром.

Мне было лет 9–10, когда мама перелицевала папин серый костюм, и мне пошили костюм из этой материи. Он на мне хорошо сидел. На день ВМФ мы с приятелем отправились на Приморский бульвар, я надел свой новый костюм. Пригласительных билетов у нас, конечно, не было, и мы решили перелезть через забор. Тогда забор на Примбуле был из металлических прутьев с острыми концами высотой метра полтора. Когда я перелазил через забор, зацепился одной штаниной за острый прут, порвал брюки по шву, но приземлился благополучно. Парад мы посмотрели, но настроение было слегка подпорчено: нужно было возвращаться домой. Пришлось штаны снять и следовать в трусах и пиджаке. В троллейбусе ехал на заднем сиденье под прикрытием приятеля.

На танцплощадке в Севастополе. 1944 г.

Севастополь строился. В 1950 году мои родители как жители осаждённого Севастополя получили квартиру в новом доме № 3 по улице Катерной, относительно недалеко от центра города. Это был 2-х этажный деревянный финский дом, в котором мы занимали первый этаж. На втором проживала ещё одна семья. Папа во дворе посадили несколько кустов винограда разных сортов, но в основном преобладал сорт чёрнокрымский и несколько фруктовых деревьев: вишня, персик. Он сделал беседку, где можно было укрыться в летний зной от палящего солнца под виноградными листьями. Родители завезли чернозём, мама обустроила грядки под овощи, посадила цветы. Летом по вечерам ощущалась приятная прохлада от ветерка с моря. Порой были слышны склянки и команды с кораблей, стоящих на рейде. Летом во дворе можно было спать и ночью. Винограда было много, раздавали соседям, родственникам. Со временем научились делать вино. Мне нравилось наше домашнее вино из чёрнокрымского винограда, приятное на запах и на вкус. Это был, действительно, райский уголок.

Летом рано утро, пока было не очень жарко, мама ходила на центральный рынок за покупками и возвращалась обязательно с цветами. Она любила белые лилии и чайные розы. Белолицая, розовощёкая, всегда очень аккуратная и со вкусом одетая, взгляд её серо-зелёных глаз был добрым и ласковым, даже когда она сердилась. В нашей квартире всегда была идеальная чистота и уют, который создавала мама. Она любила вышивать крючком, гладью, её руками были связаны скатерти, покрывало, вышиты крестиком картины больших размеров. Постельное бельё всегда было накрахмалено и слегка подсинено. Бельё гладили с помощью рубеля и качалки – это приспособление изготовлено из твёрдых пород дерева, несложное по конструкции, но нелегкое по своей массе и очень эффективное, не требующее затрат тепловой или электрической энергии. Требовалась только физическая сила. Глажением я с удовольствием занимался, помогая маме. В арсенале были чугунные утюги и утюг на углях. Отопление в квартире было печное. Обычно осенью привозили дрова и каменный уголь антрацит. К Святой Пасхе мама белила в квартире печки и цоколь дома. К праздникам она пекла разные пироги, ватрушки, печенье, делала, холодец, сальтисон, рыбу заливную и под маринадом.

Бывало, папа дома сам готовил рыбацкую уху, которые севастопольские рыбаки варят в море на баркасе во время путины. В такую уху никогда не добавляют крупу, после приготовления вся рыба вынимается из ухи, складывается на отдельную тарелку и посыпается мелко нарезанным чесноком. Вначале едят рыбу, а потом уху, в которую добавляют чёрный молотый перец и петрушку. Я помню, папа принес домой много всякой рыбы и сам приготовил уху. Мы насчитали 12 видов черноморской рыбы: кефаль, султанка, белуга, севрюга, сарган, ёрш, ставрида, окунь, ласкирь, макрель и другие. Такой вкусной ухи я больше никогда не ел. Дома готовилась шкара, особенно мне нравилась шкара из саргана. В нашей кладовке висели балыки из лобана, белуги, севрюги и других рыб. Рыбу коптили во дворе в специальной деревянной бочке на опилках.

Однажды летом папа взял меня с собой в море. Обычно он уходил на несколько суток, а это был однодневный выход, относительно недалеко от Севастополя, где я мог наблюдать, как работают рыбаки в море, как поднимают сети. Рыболовецкий баркас — это небольшое моторное судно, на котором можно установить и парус, если двигатель откажет в море. На судне имелся небольшой трюм с машинным отделением, на буксире лодка для выловленной рыбы. Обычно бригада состояла из 5-6 человек, работа выполнялась вручную, особенно тяжко приходилось зимой во время шторма, когда укрыться практически негде. Несколько раз рыбаки тонули в открытом море, чудом спасались. Я помню папины натруженные крепкие руки с глубокими трещинами на ладонях в местах сгиба пальцев от солёной воды, ветра и мороза. Перчатки, шарф и шапку он не одевал, всегда в фуражке и с распахнутой грудью. Мама лечила его, прикладывая повязки с мазью. Когда он возвращался из моря домой простуженный, мама ставила банки на спину, и тёмно-синие круги «украшали» его широкую мускулистую спину. Но бывало, нужно срочно уходить в море, пока стояла благоприятная погода, и папа уходил простуженный, а возвращался через несколько дней здоровым и шутил: «Меня море лечит!». Кожа на лицо у моего бати была всегда чистая и загорелая, а лицо всегда открытое, приветливое с доброй улыбкой. Он хорошо знал лоцию, навигацию, ориентировался по звездам в открытом море, когда выходил из строя компас. Знал где и когда нужно ловить рыбу, постоянно вел свои рыбацкие записи. По гулу ревуна он мог определить шторм в балах и направление ветра, не выходя из дома. Раньше в Севастополе в открытом море стоял ревун - это большая бочка со специальным отверстием, которая во время шторма издавала периодически мощный гул в виде рёва, который был слышен на берегу. Когда из-за погоды в море выходить было нельзя, папа дома вязал сети с помощью специального рыбацкого крючка из капроновых ниток.

Интересное событие, связанное с моим папой, произошло в начале ноября в 1955 или 1956 году. Его бригада проводила путину в районе, где река Кача впадает в Чёрное море. Поймалась белуга необычной величины. Рыбу взвесили, и она потянула на 750 килограммов. Во время демонстрации 7 ноября эту белугу везли на грузовом автомобиле с опущенными бортами, а хвост свисал с машины. Об этом уникальном улове писала городская газета «Слава Севастополя», где было помещено фото моего бати с пойманной белугой. Газета и раньше часто писала о трудовых достижениях моего отца, он был награждён медалями, многочисленными грамотами, несколько раз его направляли в Ленинград на международные выставки, посвящённые рыболовству. Ему не раз предлагали вступить в ряды КПСС, но он каждый раз отказывался. Я его никогда не спрашивал об этом, но у него были серьёзные причины и претензии к советской власти. Человек с твёрдыми убеждениями, он мог постоять за правду и за друзей. Его кредо в жизни: 1. «Лучше давать, чем брать»; 2. «Если дал слово, умри, но сделай». Об этом он часто мне напоминал. Человек был очень добрый, отзывчивый, друзей угощал, нищим всегда подавал. Когда я шёл с ним по городу, замечал, что многие здороваются с ним. С улыбкой на лице и с крепким мужским рукопожатием он обычно отвечал: «Моё почтение!». Когда папа уходил в море или возвращался домой, всегда целовал маму и меня.

Напротив нашего дома за крепостной стеной находилась воинская прожекторная часть, на территории которой располагались несколько подразделений, одним из которых командовал Герой Советского Союза Николай Воробьёв. Во время обороны Севастополя Воробьёв командовал 365 зенитной батарее в районе Мекензиевых Гор и вызвал огонь на себя. Это был настоящий командир, с военной выправкой, сухощавый, в нём было что-то лихое, казацкое. Когда он шёл во главе своего подразделения с шашкой и чеканил шаг, мальчишки с восхищением ловили каждое его движение и бежали рядом. Это был кумир севастопольских пацанов.

Война окончилась, шли годы. Сообщение о моем брате так и не поступало. Мама обращалась во многие инстанции и архивы страны, но ответ был один: «Пропал без вести». Последняя записка от брата датирована 12.10.1943 г., которую он передал через знакомого севастопольца Леонида Замотина, случайно встретившись в оккупированном городе Проскурове Хмельницкой области. В короткой записке Толя родным и близким передавал привет, просил, чтобы берегли себя, надеялся на возможную встречу. Брат не вернулся с войны, и никто к нам так и не пришел.

Спустя много лет после окончания войны удалось отыскать Соболева Владимира Филипповича. Он проживал в Севастополе, а я в это время в подмосковном городе Королёве. Между нами завязалась переписка. К сожалению, встретиться нам не удалось, но в моём семейном архиве сохранились его письма, в которых он рассказывает о моем брате: «Твой брат, я до сих пор не хочу писать был, очень сильная и способная личность и, наверно, поэтому мы с ним и подружились. Немного о его внешности, т.к. по молодости лет, возможно, его и не помнишь: плотный, с выдающимися скулами, очень прочно стоящий на ногах, самоуверенный, красивый блондин, выше среднего роста, с юмором. Кроме того Толя отлично играл в шахматы: в свои 14-ть лет он в нашем Доме культуры на Большой Морской числился одним из сильнейших игроков и даже давал сеансы одновременной игры. Возможно, что даже на этом поприще он сейчас был выдающимся человеком, если бы не война. У него уже тогда была первая категория. Но о том, что это была сильная, выдающаяся личность, я могу подтвердить и что делаю с удовольствием…»

Из воспоминаний моей мамы: во время обороны города в севастопольской газете была опубликована статья «Шестнадцатилетний сержант», в которой рассказывалось о боевых действиях моего брата. К сожалению, газета во время войны затерялась. Мне удалось через сотрудников Музея Черноморского флота отыскать эту статью в фонде Музея героической обороны и освобождения Севастополя на Сапун-горе. Статья «Шестнадцатилетний сержант» из газеты «Маяк Коммуны» от 29 июня 1942 года за № 72: «Он жил, рос и учился в Севастополе. В ноябре прошлого года, когда немцы начали штурм города, Анатолий сказал родителям: «Телом я крепок, а мужеству поучусь у приморцев. Пойду на фронт защищать город. Ему не было тогда и 16-ти лет. Но он стал воином суровым и мужественным. За боевую доблесть и отвагу командование присвоило юному патриоту звание сержанта и доверило командовать отделением. Враг начал в третий раз отчаянно штурмовать город. Участник ноябрьских и декабрьских боев Анатолий и в июньские дни смело вступил в сражение с фашистами. За 4 дня боев Анатолий Гордиенко лично уничтожил свыше 50-ти гитлеровских солдат, отправил на тот свет пять унтер-офицеров, снайперской пулей сразил немецкого мотоциклиста, мчавшегося по долине. 16-летний сержант-доброволец Анатолий Гордиенко поклялся защищать свой город до последнего дыхания, беспощадно уничтожать фрицев и ганцев».

Автор статьи Николай Аникин, техник-интендант I ранга.

Через полковника в отставке, бывшего офицера штаба 95-ой стрелковой дивизии Руденко Ивана Андреевича, нам удалось найти и автора статьи Аникина Николая Ивановича, работавшего во время обороны в дивизионной газете и находившегося в Севастополе до последнего часа и схваченного немцами в плен. Аникин Н. И. выдержал все тяжелейшие испытания концлагерей и после войны работал корреспондентом газеты «Гудок» в Москве. От него я узнал, что мой брат Анатолий Павлович Гордиенко воевал в 95-ой стрелковой дивизии, которая занимала оборону на Северной стороне, на участке от 30-ой береговой батареи до Мекензиевых Гор.

День Победы в нашей семье был и радостным, и грустным. Мама всегда вспоминала Толю, его любимую песню «Орлёнок». Мама не смотрела фильмы о войне, а, если приходилось, то украдкой плакала, хотя по своей натуре была сильная и волевая женщина.    

Поиски брата Анатолия и его сослуживцев продолжались все годы после войны и даже тогда, когда не стало моих родителей. Пока в памяти моего сердца сохраняется образ любящего брата, заботливого сына и пламенного патриота нашей Родины, не угасает вера и надежда получить весточку о нём. Мой брат, Гордиенко Анатолий Павлович, внесён в «Книгу памяти города Севастополя» том 1, и его имя увековечено в Пантеоне музея 35 береговой батареи в Севастополе.

Несмотря на переезд жить на улицу Катерную я продолжал учиться в средней школе № 5. У меня появились новые друзья. Местом нашего частого купания с друзьями была Мартынова бухта. Слева от мыса шла подводная скальная гряда, впоследствии ставшая основанием при строительстве нынешнего волнореза. С правой стороны от берега в море выступал мост, по верху которого проходила труба большого диаметра. К мосту обычно подходил буксир «Урицкий» и качал песок, который по трубе поступал на берег для нужд завода. Любимым занятием севастопольских пацанов были прыжки с трубы в море и игра в ловитки в воде. Под водой у самого дна во время игр удавалось ставить «дымовые» завесы из песка. На пляже на глубине около метра в песке находились два металлических предмета сферической формы, выступающие от уровня дна на 10 - 15 сантиметров. На сферической части  имелись цилиндрические выступы в виде бобышек, от которых было очень удобно отталкиваться ногой, когда проплываешь под водой. Однажды мы пришли на наш пляж и увидели, что он оцеплен военными. Со дна моря были подняты две мины и обезврежены в море вдали от берега, это были те мины, от которых мы отталкивались под водой, играя в ловитки.

Севастопольские дети на морском берегу в первые послевоенные годы. Фотограф Евгений Халдей.

Летом на море проводил целыми днями, из еды брал с собой помидоры, огурцы, хлеб и соль. Ныряли за мидиями, жарили их на костре, на металлическом листе. Грелись на песке. Мокрыми ложились на маленькую горку из песка, сложив руки на груди так, чтобы получился отпечаток на груди в виде орла.

Летом родители отправляли меня в пионерский лагерь Верхний Кастрополь, расположенный на Южном берегу Крыма, между Севастополем и Ялтой. Место великолепное: море, горы, лес. Запах реликтовых деревьев, перемешанный с запахом моря, создавал особую атмосферу. Тенистые заросли, стрекотание цикад, ящерицы на скалах, лавровая роща — всё, как в сказке. В родительский день меня навестил папа и привёз что-то вкусное. Папа прилёг и уснул на свежем воздухе, а я рассматривал его крепкие натруженные руки. На правой кисти с внешней стороны между большим и указательным пальцем была наколка в виде небольшого якоря.

Мы перешли в 9-ый класс. Решили втроем: Леня Клюев, Гена Бурковский и я поехать на велосипедах в пионерский лагерь «Алсу» навестить наших друзей. Отпросились у родителей на два дня, взяли с собой продукты и отправились в небольшое путешествие. В «Алсу» добрались без приключений, попали на прощальный костер, а на следующий день, попрощавшись с друзьями, отправились в обратную дорогу. По дороге домой в одной из деревень нарвали грецких орехов ещё в зелёной кожуре и сделали последний привал в небольшом лесу, чтобы перекусить. Во время трапезы нас неожиданно окружили четверо мужиков, среди которых был милиционер и дед, похожий на Щукаря по роману Шолохова. Они заподозрили, что в наших рюкзаках яблоки из совхозного сада. Когда увидели, что там орехи, забрали наши велосипеды и потребовали следовать за ними. На территории совхоза взвесили орехи, у каждого из нас оказалось примерно по 3 кг. При составлении протоколов мы свои фамилии изменили. Последним спрашивали Гену Бурковского. Когда он назвался Сосунковым, мы с Лёней чуть со смеху не прыснули, но вовремя сдержались. Милиционер грозил нам большими штрафами. Велосипеды наши арестовали. Женщины из совхоза нам сочувствовали, накормили и посоветовали обратиться к директору совхоза. Как сейчас помню эту бессонную летнюю лунную ночь в открытом поле, которую мы провели втроём в стогу под шелест соломы: шныряли в ней полевые мыши. Ранним утром нам предстояло совершить 5-ти километровый марш-бросок до деревни «Штурмовое». Все трое были ребята спортивные, поэтому с этой задачей мы справились легко. Директор совхоза с пониманием отнёсся к нам и назначил минимальную сумму штрафа. Нам отдали один велосипед, и мои пацаны решили, что я должен ехать в Севастополь за деньгами. Добирался через Сапун-гору. Прежде поехал к своей любимой тёте Нюсе, чтобы не расстраивать родителей. Тётя Нюся и Марточка накормили меня, дали денег и еды на всех. Ребята ждали меня, были голодные, но довольные, что так удачно всё завершилось. Мы часто вспоминали эпизод с Сосунковым. Позднее Гена признался, что не смог придумать себе фамилию, поэтому сказал первое, что пришло ему в голову.

В старших классах одно время я занимался греблей вместе со своим одноклассником Виктором Тюшевским. Мы ходили на шлюпке — двойке от спортклуба «Авангард» в Артбухте, рядом с нынешним Дельфинарием. Во время тренировки возле Приморского бульвара нас заметили знакомые девочки из нашей школы, среди них была и Мила Байкина. Мы посадили их в шлюпку и отошли за Хрусталку, где решили искупаться. Это был август, медузы в это время очень агрессивны. Когда прыгали в воду, лодка перевернулась, до берега было метров 200. Толкая шлюпку, полную воды к берегу, и спасая уключины от затопления, нам пришлось плыть через плотный слой медуз, которые жалили нас немилосердно. Вытащив лодку и вёсла на берег на небольшой пляж за Хрусталкой, мы стали усердно растирать свои тела шершавыми камнями. Тело горело от поцелуев медуз, зрелище со стороны было потрясающее: мы походили на туземцев, исполняющих ритуальный танец.

21 августа 1956 года (эту дату я запомнил на всю жизнь) мы с приятелем приехали на велосипедах на наш пляж в Мартыновой бухте полюбоваться морем во время сильного шторма. Зрелище было завораживающее: море кипело, шумело и стонало, огромные волны заливали даже трубу на мосту, с которой мы обычно прыгали в воду. Рядом с пляжем находилась зенитная часть, и со многими солдатами из этой части мы дружили. Купаться в такой шторм мы не собирались, лежали на берегу и любовались стихией. В это время на пляже появились наши друзья-солдатики в сопровождении двух медицинских сестричек из воинской части. Мы поприветствовали друг друга. Они начали раздеваться, приглашая нас искупаться в море. Возможно, мы не подались бы на уговоры, но когда в присутствии девушек было задето наше мужское самолюбие, мы тоже разделись и пошли в воду. Самое трудное было зайти в воду, волна сбивала с ног и выбрасывала на берег. После нескольких неудачных попыток нам всё-таки удалось войти в воду. Когда плывёшь на глубину от берега, волна поднимает тебя на свой гребень и открывается великолепная картина: берег, пляж, мост и открытое море. Но когда опускаешься во впадину волны, обзор резко ограничен и становится немного жутковато: видишь только небо и надвигающую на тебя очередную волну. От берега было плыть легко и интересно, даже дух захватывал. Возвращаться стало труднее, волны как бы ни отпускали и старались унести обратно в море. Ближе к берегу приходилась контролировать ситуацию, чтобы очередная волна не накрыла с головой. Я заметил, что меня относит к подводным скалкам. И ближе к берегу, очередная волна закрутила меня, и ударила о скалу. На какое-то мгновение я даже потерял ориентир и уже мысленно стал прощаться с белым светом. Но, к огромной радости, очередная волна выбросила меня на песчаный берег. Лежал я обессиленный, но довольный и счастливый: небо было голубое, светило солнце, волны с шумом плескались, омывая раны на моём теле.

Школьная жизнь для меня была по-настоящему очень интересной и многогранной. Я посещал химический кружок, интересовался историей, полюбил математику, участвовал в школьных вечерах на английском языке, играл за сборную школы по волейболу. Школу закончил с двумя четверками, одна четвёрка помешала получить серебряную медаль.

Каждый год, приезжая в родной Севастополь на каникулы из института или в отпуск, я старался обязательно заглянуть в свою школу, встретиться с друзьями, любимыми учителями, просто побродить по коридорам, посидеть за партой. В её стенах прошли удивительные, интересные годы и очень обидно сейчас, что школы нашей уже нет и теперь некуда придти. Всё осталось только в памяти. Здание школы было капитальным, пережило войну, но не устояло перед натиском украинской власти и было разрушено.

Я знаю, что с 1991 года севастопольцы вели постоянную борьбу за независимость, за русскость и не смирились с украинизацией своего города. 1990-е годы можно назвать третьей исторической обороной Севастополя, которая завершилась полной победой. Город русской славы наконец вернулся в лоно матери России. 9 мая 1944 года и 18 марта 2014 года навеки останутся в памяти жителей легендарного города-героя Севастополя: города-труженика, города незабываемых побед, колыбели Православия на Руси.

Для вводной иллюстрации используется фотография Евгения Халдея.