Сегодня в той части российского общества, которая имеет непосредственное отношение к образованию, сложилось определённое представление о том, с чем может прийти священник в общеобразовательную школу, если его приглашают туда не для проведения урока Основ православной культуры или Духовного краеведения. В тех случаях, когда школьная администрация готова позволить священнику самому выбрать тему встречи, веря в его благотворное воздействие на учащихся, предполагается, что встреча с ним — какой бы материал ни был выбран: от химии до хорового пения — поможет решению определённых воспитательных, духовно-нравственных задач.
Священнику, получившему возможность творчески расширить диапазон своего участия в школьной жизни, можно и нужно говорить о целях и ценностях бытия; о том, как убеждения влияют на принятие решений и на нормы поведения, и как они выражают себя в произведениях искусства и литературы; о взаимном уважении; о понимании старшими молодых и об ответном желании молодости слышать и слушаться более опытных; о сферах личной и коллективной ответственности; о солидарности в добре или зле; и о невидимых душевных переживаниях. Впрочем, священнику в школе дано говорить об этом одновременно со школьным психологом, литератором, историком и обществоведом, но рассказывать об этом ему надлежит по-своему, от имени Церкви. Он в этой плеяде педагогов смотрит на проблему не под углом специального знания, а с высокой точки зрения. Потому что его миропониманию свойственно синтезировать: в историческом времени, и в современном обществе, и в сокровенной области своего внутреннего существования личность — неделимый человек — находится в сфере постоянной заботы и внимания Церкви.
Когда священника для свободного творческого общения с учащимися приглашают в школу нечасто — тогда он не будет ощущать недостатка в материале. Но как только его участие в учебном процессе становится относительно регулярным — минимум один раз в месяц — где тогда искать ему идеи и образы для раскрытия духовно-нравственных тем? В каких источниках — книгах, иконах, живописных полотнах, фильмах — надеется он встретить яркие лица; или проникновенные описания героических событий; или сцены негромкие, взывающие к жалости и любви?
Во-первых, из классических, вдохновляющих человечество поныне словесных икон, портретов и жизнеописаний соткано всё Священное Писание. Также сокровищницей примеров и уроков — мы имеем в виду сочинения, доступные восприятию школьников — является творчество церковных писателей от II века по Рождестве Христовом до ХХI-го. Затем, история народов и, конечно, художественная литература и искусство обеспечат священника замечательным материалом. Ему для этого стоит лишь немного потрудиться, поискав нужное. Заимствовать примеры можно и из психологии, но не из отвлечённых положений науки, а из самого повседневного источника, то есть из понятий и форм бытовых, коммуникативных и тех внутренних, что указывают на постоянную, неутихающую в человеческой душе борьбу: что мне выбрать сейчас, доброе или злое; поступить ли по совести, или против неё.
Регулярное участие в школьной жизни будет также требовать от священника неослабной преподавательской собранности — добросовестной подготовки к изложению новых тем, и не менее старательной ревизии уже не раз проговоренных сюжетов; открытости и чуткости, что выражается, в частности, в способности быстро и мудро реагировать на меняющуюся ситуацию; но главное — личного, продуманного и прочувствованного отношения к предмету разговора, что предполагает желание преподающего узнавать о своём предмете больше, всматриваться в него с неослабным вниманием. Очевидно, священнику в средней общеобразовательной школе не следует буквально передавать содержание учебника по Закону Божию: этого от него в светском заведении сегодня не ждут. «Божественная» тема может счастливо обнаружиться в качестве объяснения жизненного противоречия: осознания причин исторического конфликта, или понимания возможностей выхода из психологического тупика, как зафиксированного в истории, так и предложенного романистом или драматургом.
Но что ещё необходимо священнику, так это стараться верно оценивать уровень подготовленности учащихся к разговору на важные для них темы. Сидят ли перед ним ученики младших классов, по определению знающие немного, но ждущие занимательного рассказа и чрезвычайно восприимчивые; или аудиторию наполнили старшеклассники, в лучшей части своей ищущие ответов на самые важные жизненные вопросы и при этом относящиеся к учебному времени всё более, по мере приближения к ЕГЭ, прагматично — тех и других необходимо увлечь беседой, чтобы пробудить, открыть их «ум и уста» к «приятию наказания добрых учений». И поэтому один из ключей к младшим — энергично рассказанная сказка; или художественная история с интригой, но непременно хорошо кончающаяся; или достоверный исторический эпизод, каким-либо образом — через выявленную связь с родным краем, местной традицией, знакомой пословицей — «привязанный» к основной теме и к морали, выводимой из неё. Вероятность успешного подхода к старшим: в предложении материала, который можно будет использовать при подготовке к экзаменам, к различным презентациям, при написании сочинений; но материала такого, что заставит задуматься о законах бытия, о счастье, разлуке, о любви настоящей или обманчивой. Имея в виду важность соединения полезного с интересным, священник поступит мудро, если отправной точкой своего общения с детьми сделает учебную программу для средней школы по литературному чтению, истории, литературе или обществознанию.
Итак, спешить отказываться от предложений отправиться в школу, ссылаясь на неподготовленность, отсутствие специальных знаний или призвания к преподавательской работе, не стоит. Надо вспомнить, что посвящённому в священный сан подарено основание, на котором он, с помощью Божией, возведёт «этажи» своей пастырской деятельности. И это основание — не узко педагогическое. В нестареющем фильме Георгия Полонского и Динары Асановой «Ключ без права передачи» есть такой эпизод: офицер запаса, назначенный директором в школу, постигает азы своей новой службы; посещает уроки, обсуждает школьные будни и проблемы с преподавателями, во всё вникает. После уроков сидит в библиотеке между высокими стопами книг по педагогике, которые для него специально подобрали, и силится разобраться: что читать, чего не читать, что прежде читать??? В библиотеку заходит молодая учительница литературы, ищет библиотекаршу, но слышит голос растерянного директора, оказавшегося перед грудой книг как у подножия горы знаний. Новый директор просит помочь ему: «Ну так толсто пишут обо всём, я запутался совсем». Литераторша подходит к столу: «Да, толсто пишут о нашем деле». И вытаскивает снизу, из-под монографий, тонкую брошюру: «Вот, может быть сначала вот это. Остальное потом». Директор берёт предложенную ему книжечку и мы, зрители, вместе с ним читаем: Януш Корчак. Как любить детей.
А священник к любви призван. И если его просят о помощи в образовании детей и в их воспитании, то ему остаётся только потрудиться: начать или продолжить радостный и увлекательный труд самообразования, чтобы в интерпретацию программных знаний вложить весть о добром и вечном.
Метод преподавания — то есть особый путь через материал к выводу – священник выбирает не из свода светских методик. Он пользуется тем универсальным миссионерским методом, что открыт апостолом Павлом на заре христианства. В речи апостола, прозвучавшей в Афинском ареопаге, слушателям открывался глубокий смысл знакомых, встречаемых в повседневности вещей; уяснялось неожиданное и высокое значение знаемых наизусть строк; предлагалось понимание достойного применения свойств, присущих человеку … Апостол ясно говорит, что религиозное чувство должно быть адресовано единой истине, а не туманному заблуждению. Потому что, уверяет он, Истинным Богом мы, даже и не зная о том, «живём и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род» (Деян. 17, 28). Апостол Павел своей вдохновенной речью расчищал для встречи — как будто отвоёвывал у леса или пустыни — не иное что, как широкое миссионерское поле.
И сегодня этот метод нисколько не устарел. Подобными полями становятся, в воспоминании и преподавании, места знаменитых сражений России. На тех исторических полях сталкивались не одни военные силы, но сходились исповедания вер, мировоззрения. Куликовская битва, также как и Полтавская, и Бородинское сражение, и битва на Курской дуге могут быть всесторонне и существенно объяснены как на уроках истории, так и литературы: то есть в беседах о русской культуре. Чтобы начать разговор о смысле события в истории народа, следует исторические сведения осветить, дополнить фрагментами из русской литературной классики. Рассказ о Куликовской битве сопроводить отрывками из прекрасного документального (а по духу и стилю – эпико-лирического) произведения древнерусской литературы «Сказание о Мамаевом побоище». Полтавское сражение проиллюстрировать «Полтавой» Пушкина. О Бородинском сказать нечто очень важное, содержащееся в стихотворении Лермонтова «Бородино». Что же касается страшного танкового сражения на Курской дуге в июле 1943 года, когда придвинулись одна к другой две армии по миллиону человек в каждой, то в рассказе о тех днях важнее вспоминать не цифры и факты: тактику боя и число танков; но говорить о внутренней силе войны — например, о состоянии русского воина в ночь перед битвой. И вот здесь о его неискоренимых — несмотря на все усилия безбожной власти – идеализме и жертвенности, о его мужестве и преданности Родине, дому, укладу жизни убедительно поведают произведения Виктора Некрасова, Василя Быкова, Бориса Васильева, Юрия Бондарева, Виктора Астафьева.
«Ибо уже ночь наступила, — говорится в «Сказании о Мамаевом побоище», — светоносного праздника Рождества Святой Богородицы. Осень тогда затянулась и днями светлыми еще радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. Ибо истинно сказал пророк: «Ночь не светла для неверных, а для верных она просветленная». И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в ночь эту примету свою проверить», — а уже заря померкла. Когда наступила глубокая ночь, Дмитрий Волынец, взяв с собою великого князя только, выехал на поле Куликово и, став между двумя войсками и поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а полевой стороне будто горы шатаются — гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышим, брат, — гроза страшная очень», — и светил Волынец: «Призывай, княже, Бога на помощь!»
Александр Павлович Бубнов. Утро на Куликовом поле.
И повернулся он к войску русскому — и была тишина великая. Спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» — тот же ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается…» И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это знамения, только Бога призывай и не оскудевай верою!»
Тишина внятно «говорит» о внутренней собранности, о несуетных, возвышенных и покаянных раздумьях людей перед возможным исходом из временной жизни. Пётр Iперед Полтавским боем просит солдат сражаться с мыслью, что не за Петра они жизнь полагают, но шире и выше: «За Россию и российское благочестие». Иным словом, увещевает их постоять за отеческую веру. Карл XII воодушевлял солдат обедом; обещал им, что завтра они будут обедать в русском обозе, где их ожидает большая добыча. Похожий стиль мышления был и у Наполеона Бонапарта: накануне Бородина он сулил солдатам Великой армии… апартаменты. В то же время Кутузов распорядился о том, чтобы служили молебен перед Смоленской иконой Божией Матери.
«Прилег вздремнуть я у лафета,
— стоит лишь произнести эти слова, как класс подхватит, чтобы продекламировать стихотворение до конца. Но можно будет остановить детей, потому что для нашей темы интересна именно эта строфа:
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
Отмеченные свидетелями шум и крики в станах противника, как и звучавшие материальные посулы шведам и французам — всё это исторические факты, связанные между собой. Действительно, о чём мечтать человеку, который ликует до начала битвы и делит ещё не добытое имущество, и в последнем полагает цель своего прихода на чужую землю?
В ночь с 4 на 5 июля на Курской дуге, за два часа до наступления немцев, на позициях русских воцарилась словно осязаемая тишина. Её как какое-то отдельное и знаменательное событие запомнили уцелевшие участники сражения. И если на поле Куликово, и под Полтаву, и к селу Бородину приходили наши предки, которые исповедью и причастием могли подвести итог прожитому, и одеть белые рубахи, и обмундирование почистить — то есть вступить в схватку за правое дело с чистой душой (и кивером), то у танкистов и пехоты 1943-го года ощутимой и зримой возможности прикоснуться к источнику сил, питавшему предков, не было. Но оставались они сами, наследники и продолжатели духовного опыта их родителей, близких, и дальних.
Классическая культурно-историческая работа: сближать отдалённые явления, памятники, факты. Для чего? А чтобы сопоставления и параллели позволили растущей душе сделать для себя сенсационное открытие: благородные человеческие свойства, или такие непременные качества души, что позволяют человеку быть и зваться человеком, в существе своём не изменяются с течением времени. Почему сенсация? А потому что это глубоко и лично переживается и усваивается именно тобою, или мною, а не кем-то другим. Ведь нам нужды нет, что человечество вообще-то смертно. Нас потрясает смерть близкого человека. И что нам до того, что люди влюбляются? Вот когда это случается с нами, тогда наше личное счастье сразу становится событием всемирно-исторического значения, по крайней мере в самоощущении.
Выявленное подобие подсказывает нам: а вот за этим повторением кто-то стоит, эта закономерность дышит чьим-то присутствием. А раз так, если между двумя точками можно провести соединяющую их линию, то линию можно продолжить и дальше, даже до наших дней. Итак, мы внимательно читаем на уроке (то есть преподаватель излагает заранее выбранные фрагменты, цитирует текст и ставит акценты на особенно важном) «Повесть о Петре и Февронии» — сочинение выдающегося русского писателя и публициста середины XVI века Ермолая-Еразма, протопопа дворцового собора Спаса на Бору в Москве. Оно известно школьникам хотя бы по нескольким мультфильмам. Но чтение обнаруживает перед ними такие смысл и красоту, какие в плоской анимационной среде не могут существовать.
Князь Пётр поразил мечом злого змея, а тот, умирая, окропил князя своей нечистой кровью. Пётр тяжело заболел и в поисках врача добрался до Рязанской земли. Некая девица Феврония, дочь незнатных родителей, вызвалась вылечить князя. Среди прочих предупреждений и иносказаний, которые произнесла она, беседуя с княжеским слугой девица сказала, что если она не станет супругой князю, то не подобает ей и лечить его. Между прочим она ещё промолвила, что больному надо постараться быть чистосердечным и смиренным в словах своих, и тогда он выздоровеет. Князь отнёсся к словам девицы, как и к своему обещанию жениться, легкомысленно. Пообещал, но слова своего не сдержал. Поэтому, получив облегчение, тяжело заболел снова.
А со стороны Февронии, что означало её условие? Каприз, вредность, а может быть шантаж? Ничего из названного. Будучи мудрой сердцем и светлой умом, она в больном теле видела существо разбитое, расколотое на части. Нужно части склеить, соединить в целое. Слабого же душой — а таковы все грешники — нужно тоже восполнить до целости. Ввести, — прокомментируем мы, — в целомудрие: семейное или монашеское. Ну а брачный союз Феврония понимала как жизнь, проводимую во взаимном дарении себя, в созидания двумя людьми — одного неделимого целого, семьи. И вот она вновь говорит вернувшемуся за исцелением князю, что если станет ей супругом, то исцелится. И князь дал твёрдое слово, и сдержал его, прожив затем с Февронией трудную, но счастливую и полную жизнь.
В повести Белкина (Пушкина) «Метель» действует сила, которая не представлена самостоятельным персонажем, не приняла никакого особого вида. Но она присутствует, и не безучастным фоном, но всеми руководит, распоряжается судьбами. Впрочем, ничего бы у неё не получилось, проникни она в сердце ветреное и в ум поверхностный и лёгкий. А в серьёзных душах она действует благотворно.
Марья Гавриловна, семнадцатилетняя миловидная девица, дочь почтенных родителей, решается на преступный шаг: венчаться ночью с предметом своей пылкой любви, бедным армейским прапорщиком. Но метель перепутала все замыслы, закружила и замела пути. Маша всё же венчалась, и ночью, и тайно от родителей, как задумали влюблённые, но увы, не с тем, кого ждала. Её прапорщик потерялся среди сугробов и прибыл к месту назначения только утром. А Маша в полуобморочном состоянии вступила в брак с неизвестным офицером, который, тоже потеряв дорогу из-за метели, случайно подъехал к церкви и, войдя в неё, быв принят за долгожданного жениха, по непростительной ветрености, как он сам оценил спустя годы свой поступок, «стал подле неё пред налоем». Отечественная война 12-го года унесла многие жизни. Скончался от ран прапорщик Владимир. Умер в походе слуга того офицера, который подшутил над незнакомой невестой «так жестоко». Маша с матерью переехали в другое поместье. Там-то она и познакомилась с молодым героем оконченной войны, гусарским полковником Бурминым. Между ними возникла взаимная симпатия, выросшая в сильное чувство. Бурмин, признавшись Марье Гавриловне в любви, пожелал открыть ей ужасную тайну и положить между ними непреодолимую преграду. Преграда всегда существовала, – заметила с живостью Марья Гавриловна. Оба помнят о том, что зимой 1812 года они венчались в церкви, а накануне разыгралась страшная метель и замела все пути, сблизила и разлучила, накинула пелену на умы и глаза. Но каждый из них уверен, что связан роковой тайной, о которой никто не знает. В чистосердечном признании Бурмина Марья Гавриловна видит всё, что с ней случилось в ту ночь, в деревянной церковке. Это она стояла рядом, она воскликнула «Ай, не он!», увидев вместо Владимира… Увидев того, кто сейчас стоит перед ней и признаётся в своей преступной шалости. Теперь настал черёд открыться ей.
Тропинин Василий Андреевич. Портрет Александра Сергеевича Пушкина. 1827 г.
Нежной и мудрой развязкой венчал Пушкин свой маленький шедевр. Исчезли из вида, умерли или потерялись в вихре жизни все свидетели тайного события. Бурмину даже справок навести не у кого: ну кто мог запомнить его, и как зовётся то занесённое снегом сельцо, да и на каком тракте те почтовые станции… Формально он свободен. Как и Маша. Но ими сказаны слова Богу, при священнике. Святые и твёрдые слова, изменить которым — немыслимо. Такие же и сегодня, те же самые, произносятся в храме женихом и невестой, вступающими в брак: и сегодня два человека обещают друг другу верность, исповедают крепкую мысль соединиться в одно целое. «Метель» — это повесть о том, как муж и жена были увенчаны любовью за верность слову. Верность, ответственность и вера — вот та сила, что направила их пути навстречу друг другу. Они дали слово и не забыли о нём.
И мы на всех встречах и уроках не устаём повторять, что слово — это могучий и чудесный дар Божий; всякому знанию родной и всякому чувству близкий, и… нет слов какой ценный и необходимый. Дар этот можно употребить себе и людям во вред. Его, и такое случается, теряют. Обычно вместе с обликом человеческим. И если человек почему-то становится грубым, злым или нечеловечески гордым, то человекоподобному зверю остаётся лишь рычать, мычать или молчать. Слово отступит от такого, и отлучён он будет от настоящей человеческой жизни, как когда-то надменный и жестокий царь Навуходоносор «отлучён был от людей, ел траву, как вол, орошалось тело его росою небесною.., и ногти у него — как у птицы» (Дан. 4, 30). Но после наказания он был прощён, и исправленный разум его, а с ним и прежний вид человеческий вернулись к нему. Об этом рассказывает пророк Даниил в своей книге.
Замечательный английский писатель Клайв Стейплз Льюис подарил миру потрясающую историю об одном вредном мальчике, который превратился в немого дракона, а потом снова стал человеком. Эту историю, как драгоценный камень, он вправил в одну из повестей Нарнии, в ту, что называется «Покоритель зари», или плавание на край света». Юстэс Вред — так звали строптивого и подловатого мальчишку – попав со всей командой корабля на один из неизвестных островов в океане, решил улизнуть от общей работы, хотя не его одного измучил шторм и лишения во время плавания. В поисках укромного местечка он заблудился и набрёл на дракона, который от старости издох у него на глазах. Грянула гроза и пошёл беспросветный ливень. Юстэс нашёл убежище в пещере дракона. После долгого пути он, усталый и испуганный, прилёг на гору сокровищ. Драконы очень любят золото и бриллианты. Привыкнув к полумраку и вглядевшись в острые и поблёскивающие предметы, на которых лежал, мальчик понял, что это драгоценности, и что стоят они немалых денег, и главное – ловко обмененные, они позволят ему ничего не делать и жить в своё удовольствие. Один красивенький браслетик он надел себе на руку.
А потом «заснул на драконовых сокровищах, с драконьими помыслами — и проснулся драконом». Только сразу он этого не понял. Когда же увидел себя чудовищем, отлучённым от мира людей… тогда содрогнулся от прежнего своего свинства, и эгоизма, и зарыдал. Наплакавшись, он выбрался наружу, расправил крылья и полетел к людям, к своим недавним попутчикам. Он приземлился неподалёку от них, у кромки воды. Друзья его собрались было мужественно сражаться с огнедышащим зверем, но заметили что-то странное в его поведении.
Дракон явно не хотел воевать: стрелять в наступающих залпами огня не собирался. Он качал и кивал головой, и плакал. В конце концов короли, капитан и члены экипажа догадались, что пред ними заколдованный человек. И тут кто-то невзначай уточнил: «— А ты, часом, не Юстэс? Юстэс кивнул своей ужасной головой, стукнул хвостом по воде, и все отскочили в сторону, чтобы спастись от огромных горючих слёз, хлынувших у него из глаз». К прочим бедам браслет впился в драконью лапу, от чего вся она распухла.
Характер Юстэса с тех пор, как он превратился в дракона, сильно изменился. Он всё время хотел помочь другим. Он приносил друзьям добычу, однажды даже вырвал с корнем высокую сосну для новой мачты, а в прохладную и мокрую погоду все быстро согревались и обсыхали, прислонившись спинами к его горячим бокам. Он открыл для себя неизведанную радость: как хорошо любить и быть любимым. Оставлять его одного на острове никто не думал. Но все ломали голову, как приладить его к кораблю и чем кормить. И вот настал день (вернее, это случилось ночью), когда Великий Царь и Владыка всего существующего — невыразимо прекрасный солнечный лев Аслан решил положить конец страданиям Юстэса Вреда. Лев велел мальчику-дракону снять одежду и войти в купель, которая в описании Льюиса напоминает крестильную. Но дракон и так не одет, и вот Юстэс, сознавая, что Лев желает от него иного разоблачения, начинает с трудом стаскивать с себя шкуру. Под первой обнаруживается ещё одна, под второй — третья. Четвёртую пришлось сдирать самому Аслану, и это освобождение стало самым болезненным, потому что последняя была толще, грязнее и гнуснее, чем три первые. Но выйдя из четвёртой, Юстэс «вдруг стал такой гладкий, как очищенный прутик, и очень маленький». Лев швырнул его в обжигающую чистейшую воду, и мальчику вскоре стало хорошо, и он увидел, что снова превратился в человека.
Итак, первая шкура подобна пыли: легко смывается дождём. Одежда или набор модных вещей, с которыми отождествляют себя иногда молодые люди и девушки — это, на самом деле, не они. И вторая шкура — тоже ещё не сам человек. Она плотнее, основательнее. С ней мы срастаемся, как с бытом, домом, профессией, и даже со своей родной стороной. Но в человеке есть что-то такое, что главнее, глубже его умений и знаний, обстоятельств времени и пространства. Что? А то внутреннее расположение, которое всё накопленное посвящает самоотверженности, или, напротив, своекорыстию. А третья шкура прикипает к телу, будто приклеенная горячим утюгом. Она глубоко въедается в нас, потому что пропитана кипящими страстями. Человеку кажется, что достигать славы, или уважения и восхищения за то, что богат, красив и успешен — это и есть жизнь. Тщеславный дышит как воздухом – восторженным к нему вниманием. Страсти бывают разные, как и различны горючие материалы. Но результат один — пожар.
От четвёртой шкуры самому человеку не избавиться, потому что ему кажется, что дальше снимать уже нечего. Дальше — это он сам. Снять с себя самого себя, от себя отречься? И что останется? Это же умереть. Правильно — умереть. Но ведь про смерть – для всего больного и смертного, для всего, что разлучает нас с Жизнью, с Богом, мы и слышим, когда в Церкви совершается Таинство Крещения. И оно само — это таинство — является умиранием для греха, и воскресением для жизни по-настоящему человеческой. В конце Крещения читают отрывок из Послания апостола Павла к Римлянам: «Крестившиеся во Христа, в смерть Его крестились… Если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения, зная, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное… Почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога». Да, живыми для бессмертного Бога, Который даёт всему и всем — жить. И когда Аслан избавил мальчика от четвёртой «коры», тот наконец-то вышел на свет чистым и гладким; проступила из глубины его бессмертная сущность.
Первое снял, второе содрал, из третьего вылез, а от четвёртого — от саможаления, от вросшей в плоть и кровь примитивной любви к себе освободил Юстэса Аслан и, в конце концов — вылупилось, появилось пятое. Пятая сущность, то есть, буквально: quintaessentia, квинтэссенция. Согласно пифагорейцам, древнегреческим философам, основным и самым существенным элементом мироздания, пятым после воды, земли, огня и воздуха, является эфир. Современный физик в согласии с христианским богословом сказал бы — энергия, сила. Важно человеку знать, что внутри он, под тканями и косметикой, суетой и шумом в голове, и даже под корой собственных ошибок и слабостей — чистый и светлый. Потому что главное и самое нужное в нём: сила добрая; желание помогать, жалеть и радовать, и самому быть любимым.
Роман Достоевского «Преступление и наказание» в школьную программу включён давно, лет семьдесят назад. Все эти годы его обязательно, в виду экзаменов, читали люди, которым было от 14 до 16 лет. В советское время, когда само слово Евангелие не отзывалось никакими чувствами и мыслями в душах юных читателей, вся духовная составляющая романа оказывалась как будто за его скобками. И что же оставалось? Детективно-криминальный сюжет? Да, и он тоже. Но ещё оставалось и трогало чуткие сердца следующее предостережение: нельзя, возомнив себя благодетелем человечества, поставить перед собой глобальные цели (предположим, всеобщего насыщения) и пойти к достижению их через неизбежные на этом пути жертвы. Тиранам в истории если и удавалось на время создавать могучие государства, то строились они на стонах и муках невинных жертв. И разве дано право кому-либо решать, жить другому человеку, или погибнуть? Кто позволил «наполеонам» распоряжаться миллионами? И, заметим: не безликих дрожащих тварей — это вождям революций и завоевателям народов может так казаться с их гордой высоты — но людьми, неповторимыми личностями, нами. Сейчас сидящими в классе, или нашими родителями, или бабушками и дедушками. По теории убившего старушку-спекулянтку Родиона Раскольникова, героя романа и автора журнальной статьи на тему прав сильной личности (эту статью находит следователь, ищущий преступника), такое право человек получает от самого себя: он сам разрешает себе пролить чужую кровь. Но только, разумеется, ради высшего блага. Как «сильный» это благо понимает.
Конечно, учебники тех недавних, советских времён что-то важное не договаривали. Ведь из Раскольниковых — но из таких, конечно, что не раскаялись и не приняли наказания, совершив преступление, — вырастали идеологи диктатуры пролетариата, наследники французской революции. Теоретики и практики массового насилия и жестоких репрессий. Но жизнь человека бесценна и священна, и этого не понять и не почувствовать, если не чувствовать присутствия Того, Кто является её Источником.
Достоевский, готовясь к написанию романа и продумывая его смысловые основы, сделал запись в черновике окончательной редакции: «Идея романа. I. Православное воззрение, в чём есть православие. Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты, но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, — есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания. Человек не родится для счастья. Человек заслуживает счастье, и всегда страданием. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание и сознание… приобретается опытом pro и contra, которое нужно перетащить на себе».
Сомнения и колебания Раскольникова, порывы к покаянию (преодоление страшной муки перед явкой с повинной), и почти одновременные сожаления о том, что не получается быть бесстрашно твёрдым, то есть перешагнуть через кровь и гордо пойти дальше к цели — это и есть «за» и «против», «про» и «контра» из приготовительной записи автора. Они – дыхание души, ритм мысли и чувства преступника: они напоминают биение сердца, или работу лёгких. Сокровенная жизнь героя, думающего то как Соня, то как Робеспьер — вот тот внутренний двигатель, что направляет роман к развязке. И что побеждает? Мы знаем, что любовь: «Их /Родиона и Соню — ПК/ воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого».
Откуда взялись силы для этой победы? И на это внятно указывает Достоевский. Эти силы подаются душе человека свыше. Происходят они от веры, которой жаждет и зашедший в тупик убийца, казнящий себя самого. Но понять себя он сразу не может. «Так ты очень молишься Богу-то, Соня?» – будто недоумевает Родион. И просит её прочитать ему из Евангелия о воскрешении Лазаря. Просит об этом на четвёртый день по совершении преступления. Сам он уже духовно смердит, подобно Лазарю, пребывающему уже четыре дня в гробу. Под камнем в одном из петербургских дворов погребено награбленное им, его «добро», которое может стать и настоящим добром, если он камень поднимет, отвалит его, сознавшись в содеянном и приняв как искупление — наказание.
Раскольников просит Соню читать Евангелие в её комнате, очень похожей на гроб; и просит он её об этом в композиционном центре романа: в четвёртой главе четвёртой части. К этому духовному средоточию повествования подводила вся рассказанная автором до этого эпизода история; и отсюда, от мысленного креста, начинается движение к возрождению обрекшего себя на внутреннее страдание преступника. «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги». История Раскольникова — история воскресения грешной души. Просить избавления от болезни может только тот, кто болезнью измучен, кто от себя, больного и грешного, страдает. Самодовольный человек, у которого душа не болит, просить прощения и исцеления не станет. И вот символы и параллели в «Преступлении и наказании» начинают, в свете того огарка, что догорал в Сониной комнате, складываться в большой петербургский «комментарий» к 11-ой главе Евангелия от Иоанна. Вот он о чём, оказывается, этот роман: почти убил себя человек, в нравственной агонии доживает свои дни; но находит сострадающую душу, просящую за него Христа; наконец переступает через смертную черту — на Сенной кается пред всем народом, а в конторе полицейского участка даёт признательные показания. Начинается возрождение.
А та книга, что лежала у Сони в комнате на комоде и которую взял Родион, была «Новый Завет» в русском переводе; старая, подержанная, в кожаном переплёте. Достоевский описывает Новый Завет, подаренный ему жёнами декабристов. Он читал его на каторге, в остроге. И он «подарил» его своему герою: у Раскольникова это самое Евангелие лежит под подушкой, в головах, как залог спасения. Спасения и самого автора, и созданий его страдавшего сердца.
Как-то один старшеклассник, после рассказа о романе, спросил меня: почему блудницу Достоевский назначил Раскольникову в помощницу и водительницу к спасению? Я отвечал, приводя нужные места из Евангелия, о мытарях и блудницах, которые вперёд людей, уверенных в своём превосходстве перед прочими грешниками, идут в Царство Божие; и о грешнице, которая слезами обливала ноги Иисуса, волосами головы своей отирала их, и мазала миром. И которой за то, что возлюбила так искренне и глубоко Господа, прощены был грехи её многие. Но главное, что особенным, в общем патетическом звучании романа, объясняет замысел автора, заключено в речи пьяного Мармеладова, отца Сони. Пусть и в угаре, но этот раздавленный своим несчастьем человек высказывает важнейшую вещь — истину евангельскую, христианскую: Бог близок той душе, которая ничего не мнит о себе, и даже достойной малейшей милости себя не считает. У которой остаётся только надежда, потому что не погибла в ней любовь. Мармеладов видит в своём сознании Страшный Суд Божий, и говорит о нём: Господь «приидет в тот день и спросит: «А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала? Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела?» И скажет: «Прииди! Я уже простил тебя раз... Простил тебя раз... Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много...» И простит мою Соню, простит, я уж знаю, что простит... Я это давеча, как у ней был, в моем сердце почувствовал!.. И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных... И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: «Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: «Господи! почто сих приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего...» И прострет к нам руце свои, и мы припадем... и заплачем... и всё поймем! Тогда всё поймем!.. и все поймут... и Катерина Ивановна... и она поймет... Господи, да при-идет царствие твое!»
Мы привели несколько примеров построения бесед-уроков на материале русской истории и отдельных произведений мировой литературы. В ведущих педагогических вузах страны в настоящее время открываются кафедры теологии, которые призваны готовить для средних школ преподавателей литературы и истории, владеющих религиоведческими составляющими комплекса гуманитарных дисциплин, изучаемых в системе среднего образования. Опыт преподавания, накопленный священниками, оказывается востребованным в перспективе совершенствования единого процесса воспитания и образования в нашей стране. Изучение смыслов, заложенных в культуре, должно помочь юным понимать себя и других, а это значит – призвано дать им ещё одно средство, среди прочих ценных, оставаться людьми в мире неудержимого развития материальной жизни.
Подробнее...