«Солнце мёртвых» Шмелёва как полезное чтение на курорте.

Существуют разного рода объединения. Богу не угодно — вернее, Он провидит опасность — когда люди соединяются, чтобы сделать себе имя. Вавилонское объединение земных племён ради творения ими столпа — тому пример. Что воодушевляло тех строителей, тех каменщиков в долине Сеннаар? Не просто сознание собственного величия, а противопоставление своего величия Божию. Человеку свойственно бороться: с природой, с другим человеком. И с замыслом Божиим о себе. Построили бы они башню до небес, осуществили бы свой проект самовозвышения, как хотели, и что дальше?

Бессердечно было бы позволить им достроить до того, чтобы все попадали с высоты — человек ведь не птица. И Бог, прежде чем они успели вскарабкаться высоко, ускорил развитие уже имевшихся в их умах намерений. А что они о себе думали; вернее, как они себя ощущали? Наверное, судя по их планам, они рассуждали так: мы, люди, весьма даровиты, и каждый из нас лучше другого. Мы способны на многое. И вполне обходимся без вмешательства и опеки так называемых высших сил. Поэтому возвеличим себя, «сделаем себе имя» (Быт. 11, 4). Вновь ласкал уши древний змеиный шёпот: «Будете, как боги» (Быт. 3, 5).

Вот с неправильных мыслей о высоком и начинается саморазрушение. Отвергается сердцем Бог, затем свергается царь, затем коллега превращается в соперника и врага, потом совесть мешает стать зверем. В душе каждого строителя кирпичного Вавилона копится энергия самообожания. Кирпич к кирпичу, самолюбие к самолюбию. Конструируется не башня даже, а бомба, и плотно пригнанные, сдавленные энергии эгоизмов произведут такой могучий взрыв, что всё живое взметнётся пыльным вихрем и возвратится во тьму. Надо разомкнуть проводочки. Разве не благом, тормозящим скатывание единомышленников в бездну, становится возникшее между ними непонимание?

«И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдём же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город и башню» (Быт. 11, 6-8).

Сооружение столпа — первый опыт организованного, общественного атеизма; религии поклонения человека — человеку; культа самопоглощения.

Столпотворение

Мартен ван Фалькенборх. Строительство Вавилонской башни.

Но конечно же Бог есть Бог единства, глубокого взаимопонимания, любви в истине и истины в любви (но никак не по отдельности), и однако же Он разъединяет, водворяет непонимание. Он прибегает к этому средству тогда, когда необходимо сохранить истину. Злое отравит доброе, если их не разлучить, если не устроить карантин. В таком наведении порядка – вся суть культуры, которая есть поощрение плодотворного и полезного, отбор здорового и устранение вредного.

А где критерии понимания того, что считать здоровым, и что вредным? Критерии — в накопленном опыте, всё в той же культуре, в её истории. История болезни нам ясно говорит, что никакие союзы, ни союзы республик, ни империи, ни скромные артели долго не могут продержаться, если они являются формами взаимоотношений между людьми, и только. Если скрепляющие связи исключительно горизонтальны. Люди, увы, слабы, непостоянны, кратковременны. Связи между ними — это мосты, перекинутые между льдинами, плывущими в весеннем потоке.

Только один союз, одно единство явило себя долговечным: связь постоянной силы и переменной немощи. Бога, открывшегося человеку, и человека, теряющего и вновь замечающего Бога. Оно благотворно проявляло себя, это единство, в истории отдельных государств и культур, и продолжает оказывать влияние на их развитие. При переводе самого понятия с еврейского на греческий единство как договор стало единством-завещанием: было у евреев брит — договор, союз; трансформировалось у греков (а от них у славян) в диафики, в завет. Но в сердцевине сущность сохранилась: Бог в истории не оставляет человека и готовит его к вступлению в права наследства, по завещанию. Бог и человек во времени установили особые, вневременные отношения, и это изменило переживание времени человеком.

В предложенном контексте — а именно сопоставления горизонтальных, двойственных; и вертикально-горизонтальных, троических связей (человек с человеком и они, двое людей, трое, множество — с Богом), и следует смотреть на такой общественно-исторический феномен, каким является страна со своей литературой, философией, архитектурой, музыкой, экономикой, политикой… То есть со всеми обнаружениями преобладающего в ней духа. Только в этом контексте следует оценивать и чувство патриотизма, например. Иными словами: на чём строится патриотизм, или чем ценна литература? Если она сама по себе, то эмблема такого самоценного явления — уроборос. Питание собственным хвостом. Динамика самоотрицания, аннигиляции.

Говорить на одном языке, изучать одну историю, закрепить за собой какую-то часть земного шара — всего этого не достаточно даже для таких заведомо временных вещей, как наслаждение благополучием и безопасностью, да ещё в привычном с детства национальном колорите. Энтропические законы — то есть процессы вырождения оставленных на самих себя видов, процессы натурального охлаждения не подогреваемых извне тел, испарения не обновляемых вод — действующие и в общественной сфере, приводят к тому, что поколение, следующее за любителями речи родной, словесности, уже не чувствует, почему надо упрямо держаться за какую-то свою речь и какую-то историю, когда комфортней жить в другом языке и, разумеется, вне каких-либо связей: будь то с прошлым, или с вечным.

Но это только часть новых поколений. Другая-то часть иначе реагирует на отяжеление общественной жизни, на омертвение и архивирование её истории. Эта другая часть жаждет не сытости, а подвигов. В мире копится энергия невостребованного героизма: мальчики на Востоке мечтают о халифате. Молодёжь не может грезить о тёплых тапочках и покойном лежании в халате.

Страшно и трагикомично, если культуру пытаются привлечь к оздоровлению, к омоложению общества, и при этом не замечают, что она состарилась, и обновить её могут не выдаваемые ей высокие оценки, не призывы любить, к примеру, родную словесность, потому что она очень светлая и мудрая, а ожившие начала, причины, некогда питавшие её. Что корни возьмут и оживут, кажется утопичным и несбыточным — я сам в это как-то даже не очень верю, по крайней мере в доступных воображению формах — но о начале полезно помнить хотя бы ради трезвого взгляда на ситуацию, и живительного для души покаяния. Помнить о том, что литература наша родилась в горниле искренне и остро переживавшихся, радикальных христианских ценностей. И это в ней — не как факт истории, а как таинственное ядро — фундаментально и неустранимо. И иногда это в ней прямо-таки чудесно оживает, но не по сознательной воле людей, а вызванное событиями, которые люди беспечностью своей, или наглостью, спровоцировали: то есть революциями, войнами, личными скорбями. Я вот такими соображениями делюсь не с литературоведами, конечно. Я это, но несколько по-другому, мягче и оптимистичней, говорю школьникам, когда вдруг случается попасть к ним.

Историю, литературу нужно читать, на мой взгляд, исключительно в применении к настоящему моменту. Не обязательно к злобе дня, но к тому, например, внутреннему моменту, который заключается в следующем: как человек себя здесь и сегодня видит по самому высокому счёту совести, как он понимает, зачем живёт, и зачем умрёт. И на что ему можно надеяться. Это для того, чтобы чтение не просто утончало восприятия молодого читателя, развивало отзывчивость и расширяло возможности сострадания, но и становилось, вполне прицельно, работой над ошибками, которые юный человек уже успел совершить в жизни, или собирался, не понимая ясно — а на это и преподаватель — к чему приводит (многократно приводило уже, в прошлом) безответственное смакование заблуждений, желание наслаждений и прочая самодостаточная эстетика.    

Истории-то в преподавании может и не быть в том смысле, что может и не быть каталога, архива, экзотики. Всё актуально. Немецкий историк XIX века Леопольд фон Ранке писал, что любое время находится в непосредственном отношении к Богу. Заговорившие прадеды, проснувшиеся далёкие города протягивают нам руки через времена, а знание истории, как панорамное объёмное освещение, наталкивает на важные раздумья: вот опять люди, за двести лет до нас, до нашего ХХI века, впадали в те же затруднения, допускали те же промахи, страдали по тем же причинам, что и их предки (и наши, разумеется, тоже) за триста лет до них, и уже за пятьсот до нас.

Вот опять Булгаков очарован карнавалом разрушения, и остроумно приобщает желающих нечистой силе. Мопассан изящно томится в блудных видениях. Даже наш Пушкин, темпераментный поэт, ради красного словца не пожалел и Бориса Годунова. А у Гёте Фауст, в конце трагедии, за несколько мгновений до кончины, с замечательным германо-советским энтузиазмом произносит: «Вот мысль, которой весь я предан, Итог всего, что ум скопил. Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, Жизнь и свободу заслужил. Так именно, вседневно, ежегодно, Трудясь, борясь, опасностью шутя, Пускай живут муж, старец и дитя. Народ свободный на земле свободной…» И этот набор лозунгов — возвращение на круги своя, к стадам и людям, нивам, сёлам — предлагается в качестве итога жизни. Дух совсем, кстати, не христианский, несмотря на пристёгнутые хоры ангелов и блаженных младенцев, и патеров серафикусов, профундусов и эксстатикусов. Вдохновляет автора идея цикличности жизни, языческая или восточная идея, или общая нехристианская, в данном случае, неважно. Важно понять, какая сила двигала автором.

История гражданская (и история литературы), не должна быть историей невыученных, непонятых уроков. Зачем она и нужна тогда?  

В середине сентября меня пригласили в одну из школ нашего района на урок литературы в 11-е классы. В этом же классе в прошлом году я не успел представить одну тему: я намеревался тогда раскрыть в творчестве Чехова, Бунина, Шмелёва и Зайцева то, что сближает этих писателей, и что позволяет нам, на созданной моим обозрением основе, глубже почувствовать Россию, русскую речь, культуру. С этим я теперь и пришёл. Перед тем, как дать мне слово, преподаватель объяснила старшеклассникам домашнее задание. Их просили, вполне в русле традиции, написать сочинение о лете: нечто вроде сентябрьских заметок о летних впечатлениях. Не «Как я провёл лето» — это простенькое название прилично для 5-го класса, но художественный отчёт со смысловыми акцентами, со всякими параллелями из прошлого, из краеведения, литературы, географии. Слушая объяснение, я удивлялся: у меня на душе царила, шумела как раз эта многоголосая и многоликая тема. Дело в том, что я вернулся только что из Алушты, и трёх дней не прошло.

Алушта — городок небольшой, расстеленный на холмах. Над его окраинами, на фоне гор — буквально ни к селу, ни к городу — торчат грязно-белые многоэтажки. Но в центре, над старой Алуштой, возвышаются колокольня православного храма и минарет. В храме мне радушно разрешили принять участие в службе. Там служат хотя и молодые священники, но серьёзные и зрелые, ревностные.

Храм Алушта 2

Храм во имя всех Крымских святых и великомученика Феодора Стратилата.

Один из них, разговорившись со мной, спросил: «Вам не кажется, что атмосфера напоминает время накануне 17-го года?» Ничего неожиданного в его вопросе. Сейчас многие вынуждены, наблюдая, проводить такие параллели. В Москве на ТВ известные священники, протоиереи Димитрий Смирнов и Андрей Ткачёв, тоже говорят, что Москва — многомиллионный праздный гуляющий муравейник на фоне надвигающейся беды. Игил, содомиты, беженцы, горловские котлы, ручьи крови нерождённых младенцев… Это где-то. А у нас кабаки, ночные клубы, веселье, теряющаяся чувствительность к горю, и растущая жажда денег, комфорта, пляжа, флирта, кайфа и драйва.

Перед нашим разговором с молодым священником в Алуште мне попалось на глаза интервью одного ныне здравствующего русского богатыря, монаха. Он родом из Сергиева Посада, сейчас епископ Душанбинский и Таджикистанский Питирим (Творогов). Его спросили о людях, которые выступают против строительства храма в московском окраинном парке. Он ответил, что не понимает «тех людей, которым важнее выгулять свою собаку или ребенка, но чтоб храма не было. Это что же за ребенок-то вырастет, если ради него ты не разрешишь построить храм?»

«Понимаете, — пояснил он, — нужно учитывать один момент, таинственный, метаисторический, если хотите. Сейчас ситуация очень схожа с той, которая была накануне революции 1917 года. — Ведь перед революцией люди тоже как будто не понимали, что они творят. Они совершенно представить себе не могли, что их ждет впереди — эта катастрофа жуткая, — чем всё закончится. Как обезумевшие были — боролись за свободу. Причем боролись все — все сословия. В том числе и многие из духовных. Боролись против самодержавия. Лучшие потом новомучениками стали, в лагерях поняли, что это за свобода».

В воскресенье 6 сентября — в этот день я как раз служил в алуштинском храме — во всех православных церквях читался на Литургии положенный отрывок из Евангелия. Читали тогда из Евангелия от Матфея, строки о людях, приглашённых царём на брачный пир сына. Званные пренебрегли приглашением: кто пошёл на поле своё, кто на торговлю. Прочие же оскорбили и даже убили посланных к ним рабов царя. В конце концов оказалось «много званных, а мало избранных» (Мф. 22, 14).

Почему? Что мешает — и две тысячи лет назад, и сегодня — видеть дальше собственного носа? Наверное, какие-то внешние помехи, препятствия? И внешние тоже. Если очки носить тридцать лет, не снимая (а что такое тридцать лет — молодость ещё), и не протереть их ни разу фланелькой, что получится? Видеть будем всё в тумане, в лучшем случае. Итак, нечистота мешает. А шум? О! Какой шум стоит на набережных Алушты: моря не слышно вовсе. А запах жареного масла? Он могучей стеной встаёт между морем и носом. И ветер с гор в нём тонет. А глаза штурмует отнюдь не красота Божьего мира. Совсем иные прелести пытаются уловить зевающую душу: на всех столбах, вдоль набережных, расклеены афишки эксклюзивного стриптиза с изображением хоровода красоток. «И под двуспальные напевы.., — сокрушался Ходасевич, — ведут сомнительные девы свой непотребный хоровод». Необходим, безусловно, особый труд, и напряжённое внутреннее самоуглубление, чтобы понимать призрачность всего этого непотребства. Взрослым понимать. Но как быть детям?

В Алуште храм виден издалека, хотя приходит в него в воскресенье не более полутора процентов от всех живущих и отдыхающих в округе. Впрочем, он в воскресный день наполнен до дверей, больше и не вместит. И в Алуште есть ещё музей Шмелёва. О нём сообщают путеводители, и несколько указателей в центре города. Но он, конечно же, издалека не виден. И найти его — дело того самого, особого труда. Рестораны, кафе, шашлычные, отели, дельфинарии, магазины, рыночки выстроились плотной шеренгой. Первый раз мы прошли дальше, во второй не дошли немного. Спрашиваем у местной коммерсантки про Шмелёва: она вопроса не понимает. Прямо так и отвечает: «Нет, этого у меня нет. Я не знаю, чего вы хочите». Потом интуиция помогла. На горе, поверх строений, увидели мы тропинку и голубую помятую металлическую стрелку куда-то ещё выше. Пошли на стрелку и за мини-отелем заметили прикрытую калитку. Толкнули — открылась. Вверх-вверх, и вот она, шмелёвская скромная дачка, маленький домик с окнами на море.

Сюда, в 1918 году, Иван Сергеевич Шмелёв приехал с женой и с сыном Сергеем, молодым офицером, отравленным газами на фронте первой мировой войны. Здесь их застал красный террор в Крыму. Эвакуироваться они не смогли, потому что у сына, на фоне поражённых лёгких, развился туберкулёз. Сын поверил объявленной красными амнистии, то есть сам себя выдал, хотя укрыться, ну чуть позднее, всё равно бы не смог. Он был арестован и просидел в тюремном подвале три месяца, после чего его расстреляли, без всякого, конечно, суда и следствия.

Отец, ещё надеясь на то, что его Сергей жив и где-то страдает в заключении, пишет отчаянное письмо Луначарскому, тот запрашивает «дедушку» Калинина — это добренький такой, в очёчках, с козлиной бородкой, всесоюзный староста — и Калинин отвечает наркому просвещения: «Расстрелян, потому что в острые моменты революции под нож революции попадают часто в числе контрреволюционеров и сочувствующие ей. То, что кажется так просто и ясно для нас, никогда не понять Шмелеву». Куда там! Шмелёву! А перед нами сейчас — преподавателями, школьниками, студентами — выбор: какое понимание жизни предпочесть, шмелёвское или калининское?

Аксиома христианского мировоззрения, подтверждённая горьким опытом веков, ясна: жизнь одного человека не менее драгоценна, чем жизнь миллионов (Братья Карамазовы, история одной слезинки), потому что Христос пострадал за каждого.

В маленьком домике с окнами на море местная подвижница, красноречивый экскурсовод Нина Николаевна Никулина ведёт совсем не курортные разговоры. Контрастные. Такие серьёзные, что через полчаса женщины плачут открыто, а мужчины прячут слёзы, отворачиваются к окнам. Она говорит и о судьбе писателя в целом, и ещё о том, что было здесь, на окраине Алушты, не так-то давно: и ста лет ещё не минуло. Она рассказывает о книге Шмелёва «Солнце мёртвых». И вот как будто исчезает на глазах вся нынешняя праздная и гуляющая фата-моргана, и дико ветер воет, и опустевший городок поблёскивает на закате редкими невыбитыми стёклами.

Я, признаться, «Солнце мёртвых» не читал. Автора знал, конечно. Кто же не знает «Лета Господня» и «Богомолья»! О «Солнце…» только слышал. Ещё слова Томаса Манна как-то попались: «Читайте, если у вас хватит смелости». Думал, это что-то вроде Гулага. Нет, оказалось другое. После музея пошёл в книжный магазин в центре Алушты и купил, кажется, последнее «Солнце…» На специальном шмелёвском стеллаже остались ещё десятки «Лет…» и «Богомолий».

Иван Шмелев

Иван Сергеевич Шмелёв (1873 – 1950).

Шмелёв писал «Солнце мёртвых» во Франции, выбравшись из Советской России. С незаживающей в сердце раной: о сыне, о родной России.

«Гудит в моей голове, — это из главы о Бабе-Яге, — черное слово — "метлой железной"! Откуда оно, это проклятое слово? кто еговымолвил?.. "Помести Крым железной метлой"... Я до боли хочу понять, откуда это. Кто-то сказал недавно... Я срываю с себя одолевшую меня слабость, размыкаю глаза... Слепящее солнце стоит еще высоко над раскаленной стеной Куш-Каи, зноем курятся горы. Катит автомобиль на Ялту... Да где же сказка?

Вот она, сказка-явь! Пора, наконец, привыкнуть.

Я знаю: из-за тысячи верст, по радио, долетело приказ-слово, на синее море пало:

"Помести Крым железной метлой! в море!"

Метут.

Катит-валит Баба-Яга по горам, по лесам, подолам — железной метлой метет. Мчится автомобиль за Ялту. Дела, конечно. Без дела кто же теперь кататься будет?

Это они, я знаю.

Спины у них — широкие, как плита, шеи — бычачьей толщи; глаза тяжелые, как свинец, в кровяно-масляной пленке, сытые; руки-ласты могут плашмя убить. Но бывают и другой стати: спины у них — узкие, рыбьи спины, шеи — хрящевый жгут, глазки востренькие, с буравчиком, руки — цапкие, хлесткой жилки, клещами давят...

Катит автомобиль на Ялту, петлит петли. Кружатся горы, проглянет и уйдет море. Высматривают леса».

Демерджи панорама

Вид с горы Демерджи на Бабуган и Чатыр-Даг

А это, из главы под названием: «Что убивать ходят»:

«Когда это было? Вот уже год скоро. День был тогда холодный. Лили дожди — зимние дожди с дремуче-черного Бабугана. Покинутые кони по холмам стояли, качались. Белеют теперь их кости. Да, дожди... и в этих дождях приехали туда, в городок, эти, что убивать ходят... Везде: за горами, под горами, у моря — много было работы. Уставали. Нужно было устроить бойни, заносить цифры для баланса, подводить итоги. Нужно было шикнуть, доказать ретивость пославшим, показать, как "железная метла" метет чисто, работает без отказу. Убить надо было очень много. Больше ста двадцати тысяч. И убить на бойнях.

Не знаю, сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человечество счастливым. Для этого надо начинать — с человечьих боен.

И вот — убивали, ночью. Днем... спали. Они спали, а другие, в подвалах, ждали... Целые армии вподвалах ждали. Юных, зрелых и старых — с горячей кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали. Родину и Европу защищали на полях прусских иавстрийских, в степях российских. Теперь, замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы. Из подвалов их брали и убивали.

Ну, вот. В зимнее дождливое утро, когда солнце завалили тучи, в подвалы Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву... одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. "Расход" и "Расстрел" — тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят. Теперь ясно».

И о том же, и написано почти тогда же, стихи Волошина, другого известного крымчанина. «Террор»:

Собирались на работу ночью. Читали
Донесенья, справки, дела.
Торопливо подписывали приговоры.
Зевали. Пили вино.

С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгоняли на тёмный двор.

Снимали с них обувь, бельё, платье.
Связывали в тюки.
Грузили на подводу. Увозили.
Делили кольца, часы.

Ночью гнали разутых, голых
По оледенелым камням,
Под северо-восточным ветром
За город в пустыри.

Загоняли прикладами на край обрыва.
Освещали ручным фонарём.
Полминуты работали пулемёты.
Доканчивали штыком.

Ещё недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землёй.
А потом с широкою русскою песней
Возвращались в город домой.

А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жёны, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.

Комментарии невозможны.

Вихри всех страстей обрушились на полуостров, роза тлетворных ветров распустилась над ним с пришествием коммунистов. Туда «самый человечный человек», Ленин, вместе с железным Феликсом направили особенно бестрепетных карателей: неких Пятакова, Розалию Залкинд по кличке «Землячка», и Белу Куна (неудавшегося венгерского Ленина). Что они там творили, на человеческом языке передать нельзя.

Революция в Крыму

Марк Шуб. Иллюстрация к книге Дмитрия Соколова "Таврида, обагрённая кровью".

Но всё во времени, слава Богу, имеет предел. Подходит к концу и правдивая книга Шмелёва. Попрятались в овраги, в расщелины скал, в леса и пещеры те, кому удалось выжить. А другие люди, совсем обессилившие, выползли из теней и бредут, пошатываясь, как пьяные, в пустынные города, зачем-то. Женщина еле держит у живота последнего умирающего сына, смертёныша, падает на бугорке, говорит издалека, сонно:

— А этот ещё… красавчик, галку подшиб камушком…

Но те, кто смог выжить, взяли в руки камни и дубины. В Судаке взяли, в Старом Крыму, в Бахчисарае. По дорогам горным они хоронятся, за камни. Подстерегают прохожих… и — камнем! И волокут…

«Тысячи лет тому... — многие тысячи лет — здесь та же была пустыня, и ночь, и снег, и море, черная пустота, погромыхивало так же глухо. И человек водился в пустыне, не знал огня. Руками душил зверье, подшибал камнем, глушил дубиной, прятался по пещерам... на Чатырдаге и под Кастелью, — они дожили и до сего дня. Видела эта вечная стена Куш-Каи, — в себя вбирала, и теперь вбирает: пишет по ней неведомая рука. Смотрю и вбираю я. Снега синеют, чернеет даль. Нигде огонька не видно. Не было и тогда. Пустыня. Вернулась из далеких далей. Пришла и молчанием говорит: я пришла, пустыня...Каким же чудом швырнулись тысячелетия?! Куда свалился великий человеческий путь — на небо?! великое восхождение и это гордое — будем боги?! /…/ Мне так понятна, близка та жизнь, жизнь моих давних предков! Снега и ночь, а у них... огня не было!.. Я сейчас пойду, затоплю печурку... а у них... не было!! И... они-таки победили?! Какими силами, Господи, это чудо? Твоими, Господи! Ты, Единый, дал им Огонь Небесный! Они победили им. Я это знаю. Я верую! И они же его растопчут. Я это знаю. Камень забил Огонь. Миллионы лет стоптаны! миллиарды труда сожрали за один день!»

Куш Кая 2

Гора Куш-Кая в Крыму.

Неужели вывод из скорбного свидетельства русского писателя, застигнутого кошмаром, столь неутешен? Не существует, как будто говорит книга, никакого прогресса в истории. Ложь это и чушь. Выдуманная кем-то и выгодная кому-то морока. Нет блата, нет капитала в истории: детям не скрыться за достижениями отцов. Да это было бы ещё как неплохо — было бы о чём поговорить — если бы они скрывались за какими-то достижениями. Но нет: они, самовлюблённые, считают себя самыми умными. И опять, и опять новое поколение копирует ошибки предыдущего; сыновья упрямо наступают на те же грабли и в том же месте. И поэтому «каждая эпоха, — вспомним ещё раз упомянутого историка фон Ранке, — находится в непосредственном отношении к Богу».

А тогда, — нельзя же не спросить себя, — как быть с культурой, со всем тем и скорбным, и радостным опытом, что накоплен человечеством? Ведь на прежде собранном и основана традиция, трансляция откровений и знаний, всё образование? Что гонит нас в пещеру и суёт в руки дубину? И что, наоборот, может вывести на свет Божий и склонить поделиться, как это делает писатель, последним съестным припасом с девочкой, колеблемой ветром от голода?

И на все эти вопросы имеются древние и простые ответы: всю культуру и историю каждый волен в одно мгновение отменить, перечеркнуть, швырнуть вон одним решением сердца, сказав себе: моя сила! так я хочу! А сильнее ты? Что ж, вырви у меня — ты.

Он, биологический человек, человекозверь, ставит себя в центр истории; и тогда он, именно он, непосредственно он, среди воющей ветрами мировой пустыни предстоит Тому, Кого знать не хочет. Узнает…

Но для сердца человечного вся культура, и вся история становится живой, родной и учащей не падать. А «Солнце мёртвых» Шмелёва, и поэтические «репортажи» Волошина, и книги всех тех, кто поведал нам о дикой доисторичности ХХ века — дополняют ряд маяков и созвездия ориентиров. И хотя от подобных свидетельств на какой-то миг меркнет прошлое и под вопрос ставится будущее, но они необходимы нам, и особенно на пирах во время чумы, когда только и разговоров об экономике и благополучии, которое подвергается риску. Они, эти прочитанные и услышанные уроки, уже не уйдут из памяти, будут ждать твоего, ученик истории, ответа: «Так как же будет складываться теперь, после увиденного и понятого, твоя дальнейшая жизнь?»

Такие свидетельства воспитывают взрослеющую душу. Без опыта глубоких переживаний человек не узнает часа посещения своего, то есть того момента, когда от него лично потребуется всё мужество и вся ответственность, на какие он должен быть способен, как человек.

 
Протоиерей Павел Карташев

Настоятель Спасо-Преображенского храма села Большие Вязёмы. Посвящён в сан священника в декабре 1991 года. Кандидат филологических наук. Автор книг для детей и юношества; сборников рассказов и очерков; книг духовно-просветительского содержания. Преподаватель Коломенской Духовной семинарии.

Добавить комментарий


Защитный код
Обновить

Правкруг.рф  —  это христианский православный интернет-журнал, созданный одноименным Содружеством православных журналистов, педагогов, деятелей искусства  

Новые материалы раздела

РБ v2

Чудесный дом

Епарх Один v4

 socseti vk long  socseti fb long

Баннер НЧ

us vyazemy v2

ЦС banner 4

-о-Бориса-Трещанского-баннер10-.jpg

баннер16

Вопрос священнику / Видеожурнал

На злобу дня

07-07-2015 Автор: Pravkrug

На злобу дня

Просмотров:5125 Рейтинг: 3.71

Как найти жениха?

10-06-2015 Автор: Pravkrug

Как найти жениха?

Просмотров:6019 Рейтинг: 4.62

Неужели уже конец? Высказывание пятнадцатилетней девочки.

30-05-2015 Автор: Pravkrug

Неужели уже конец? Высказывание пятнадцатилетней девочки.

Просмотров:6280 Рейтинг: 4.36

Скажите понятно, что такое Пасха?

10-04-2015 Автор: Pravkrug

Скажите понятно, что такое Пасха?

Просмотров:4827 Рейтинг: 4.80

Почему Иисус Христос любил Лазаря и воскресил его?

08-04-2015 Автор: Pravkrug

Почему Иисус Христос любил Лазаря и воскресил его?

Просмотров:5055 Рейтинг: 5.00

Вопрос о скорбях и нуждах

03-04-2015 Автор: Pravkrug

Вопрос о скорбях и нуждах

Просмотров:4268 Рейтинг: 5.00

В мире много зла. Что об этом думать?

30-03-2015 Автор: Pravkrug

В мире много зла. Что об этом думать?

Просмотров:5003 Рейтинг: 4.67

Почему дети уходят из церкви? Что делать родителям?

14-03-2015 Автор: Pravkrug

Почему дети уходят из церкви? Что делать родителям?

Просмотров:4286 Рейтинг: 4.57

Почему вы преподаете в семинарии? Вам денег не хватает?

11-03-2015 Автор: Pravkrug

Почему вы преподаете в семинарии? Вам денег не хватает?

Просмотров:3849 Рейтинг: 5.00

Зачем в школу возвращают сочинения?

06-03-2015 Автор: Pravkrug

Зачем в школу возвращают сочинения?

Просмотров:3696 Рейтинг: 5.00

У вас были хорошие встречи в последнее время?

04-03-2015 Автор: Pravkrug

У вас были хорошие встречи в последнее время?

Просмотров:3992 Рейтинг: 5.00

Почему от нас папа ушел?

27-02-2015 Автор: Pravkrug

Почему от нас папа ушел?

Просмотров:5114 Рейтинг: 4.60

 

Получение уведомлений о новых статьях

 

Введите Ваш E-mail адрес:

 



Подписаться на RSS рассылку

 

баннерПутеводитель по анимации

Поможет родителям, педагогам, взрослым и детям выбрать для себя в мире анимации  доброе и полезное.

Читать подробнее... 

Последние комментарии

© 2011-2023  Правкруг       E-mail:  Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Содружество православных журналистов, преподавателей, деятелей искусства.

   

Яндекс.Метрика