Я всегда говорила студентам: когда читаете текст, особенно поэтический, не пропускайте малозначительных деталей, которые вдруг непонятно занозили ваше внимание. Наоборот, чем ничтожнее повод, тем любопытнее эта моментальная читательская ошарашенность, остановка чтения, — словом, встреча. Внимание буквально на секунды концентрируется на какой-то частности ... Не пропускайте же эти секунды, говорю я, потому что именно тогда возникает возможность контакта с текстом, с автором. И кроме того: анализируя подобные перерывы скольжения по тексту, остановки и зазубрины, анализируешь себя.
Приведу пример — из моих любимых Читаем «Гамлета». Когда перед королем и королевой является обезумевшая Офелия со своими бессвязными речами, король Клавдий сострадательно обращается к ней: «Как вам живется, милочка моя?» Клавдий — нераскаянный убийца, узурпатор, пленник совершенных им злодейств. Но он умеет вести себя по-королевски: величие, сострадательность, снисхождение... не говоря о тех характеристиках, которые расположены в тексте пьесы за пределами данного эпизода: безусловная любовь к королеве, попытка, хоть и неудачная, покаяться в совершенном, ужасное и трезвое осознание содеянного: «Смердит мой грех...» Частность? Конечно же, и мельчайшая частность. Но как многое она нам сообщает о шекспировских характерах! О шекспировских злодеях! Это всегда — люди с программой, умеющие убедительно обосновать планируемое или совершенное злодейство, сложные люди, и их сложность включает в себя элемент какой-то мрачной привлекательности. Мельчайшая молекула текста, его в микроскоп различимая клеточка, оказавшаяся вдруг такой неслучайной.
Разумеется, то же и с живописью, и с другими искусствами. Помню, как я в зале Венецианской академии художеств рассматривала «Введение во храм» Тициана. Маленькая Мария в голубом платье величественно восходит, простирая руку, по ступеням храма, а наверху, склоняясь, поджидает ее первосвященник.
Мне, однако, бросилась в глаза фигура первого плана — сидящая у лестницы старуха с корзиной яиц. Эта колоритная жизнь, этот образ повседневности, смуглая старуха с орлиным носом, сияющие белизной яйца... Да, фрагмент быта, который так ценили художники Возрождения, умевшие к тому же увидеть в смиренных бытовых деталях нечто символически-непреходящее (яйцо как символ будущего воскресения, начала всеобщей новой жизни, ее обещание).
А вот пример из самых нам близких. Не только в том смысле, что он относится к русскому классическому наследию, но в смысле пронзительной, благотворной боли, которую он рождает в сердце. У Достоевского есть известный рассказ «Мальчик у Христа на елке».
Сам Достоевский говорил о «больных» впечатлениях от литературных шедевров, которые ранят нам душу раз навсегда. Конечно, этот рассказ — из самых ранящих. Но почему среди описания страданий маленького героя, которого в рождественский вечер пожалел один только Христос, взявший его к Себе, так больно читать невидную, мимолетную фразу: «Господи, кабы покушать!» Почему она так звучит, будто не к Господу обращена, а к тебе, только к спокойному и сытому тебе?
...А Бог его знает, почему это так. Понятно только одно: хорошо бы нам смотреть во все глаза на произведения искусства, явления природы, обстоятельства жизни. Может, важные частности, воспитывающие глаз и сердце, научат не пренебрегать никем из встреченных нами, всматриваться в человека, пока не увидим то, чем он оправдан перед Богом, чем оправдана его маленькая жизнь — такая же маленькая, как твоя.
Не знаю, кстати ли, но почему-то вспоминается именно это. Хороший поэт Семен Липкин, великий переводчик восточных эпосов, которого Ахматова называла «китайский мудрец», сказал:
Не стал ничтожным ни единый,
Хотя пустеют все места,
Затем и делают кувшины,
Чтобы была в них пустота.
Это представляется важным — в особенности первая строка. Вчитайтесь. Вдруг зацепит?
Вводную иллюстрацию предоставил "Фотобанк Лори".
Подробнее...