Фейсбучное — это слово уже прочно вошло и в литературный обиход. И в широкий коммуникативный тоже. А в литературный по праву и особенно, если пишущий человек, обращающийся к друзьям и знакомым, сам литератор — писатель, филолог. Елена Владимировна (справка о ней — в конце материала) является филологом настоящим, глубоким и искусным, но ещё конечно — читая её записи, понимаешь — писателем. Со своим особым узнаваемым стилем, удивительной внимательностью к миру и его отражениям в душе, тонкостью проникновения в примелькавшиеся вещи и даром их рассмотрения на фоне и в свете явлений и сил неповседневных, несрочных — высоких. Итак: страницы из дневника, то есть фейсбука.
2016 год.
20 февраля Я понимаю, что с аскетической точки зрения внимание к снам грешно. Но все же. Сегодня увидела что-то традиционное, то, что люди нередко видят: я звоню бабушке (и одновременно вижу ее) по реальному, по ее телефону, и не могу набрать номер (хоть и звоню, и даже говорю). Навстречу — знакомая, о к-рой я никогда не думаю. Она говорит: здесь (в этом мире?) не берет.
Впрочем, сон достоверный: в субботу — Родительская суббота.
1 марта я думаю — уже давно — о "Сирени" Врубеля. Мне казалось, что это трагическая картина, предсказывающая катастрофу ХХ века. Сирень как взрыв, то ли природный, то ли... словом, выплеск космоса, на этом фоне — лицо с пророческими глазами, то ли женственное,то ли на врубелевский лад демоническое. Все это мне представлялось мрачнее "Герники". По прошествии времени смотрю — и мне кажется, что в лице и фигуре есть мягкое как будто приглашение, полуулыбка, нежный соблазн. Но это — тоже пророчество о нашем, о нас
3 марта Я думаю о зависти (нежелании быть собой, отношении к чужому счастию как к принадлежащему тебе по праву). Она ведь родственна ревности, "зеленоглазому чудищу", по словам Отелло? Но ревность — она же облагорожена вкраплениями любви? Флоренский говорил, что ревность есть атрибут любви, притом неотъемлемый, и пример — Бог Ревнитель, Бог с огненной любовью. Тут все вопросы — открытые
5 марта Я думаю о том, что мои студенты не знают, кто такой Януш Корчак. И это при том, что его изображение с девочкой на руках, с каким-то экстатическим лицом, с очками, в которых как будто сохранился отблеск последней его решимости, — это изображение плавает в интернете и соответствующим образом комментируется. То есть все под рукой. Ну ладно, если студент на вопрос об имени предателя из "Песни о Роланде" (Ганелон) отвечает: "гальюн" (мой знакомый, выслушав этот рассказ, сказал: "Аты отдай его в военно-морской флот!") Но тут? Ведь тут не насыщение ума фактами, тут ободранные, освежеванные чувства, совесть, боль душевная для всех людей. Если такое чуть мелькнет в твоем видоискателе, как не заметить? не впиться в это, не запомнить навсегда? Юношей оглупляют, наша цивилизация нацелена на это, ясное дело. Но отчего же они, готовно и безвольно, идут навстречу этому и нимало не сопротивляются? Не то, что они безграмотны, а то, что безвольны — вот беда. Нет, сегодня, чтобы быть культурным — надо быть волевым
7 марта я думаю о боли. Рильке, хрупкий, уединенный, последнее стихотворение посвящает именно ей, сравнивая свои "разноцветные" страдания и с отравленной одеждой Геракла, и с его же костром. И более того — призывает ее, хотя ничего геройского и богатырского в этом человеке, кажется, не было. Кроме, конечно, необъятного и не анализируемого — как воздух — дарования.
И еще одна странность. Вот внешность гения: щуплый человек с усиками. И такой же Кафка. И Чаплин (артистический его облик). И даже Гитлер. Что за человеческий фасон приглянулся эпохе? Просто она, видно, решила вывести на авансцену "маленького человека" и вместить в эту форму всё содержание, какое только возможно, — от гения воздуха, Ариэля, до комплексанта-чудовища
8 марта я думаю, разумеется, о цветах, об их самоотдаче, о кротости их смерти, о безмолвии их языка и той тихой благой вести, которую они нам несут на разных этапах нашей жизни. О. Фрейденберг писала о тайном родстве цветов и женщин: первые — родом из подземного царства, а вторые — вообще хтонические существа. Об этом — гораздо утешительнее у Мандельштама: "есть женщины, сырой земле родные..." Есть, только не все. Многие позабыли и отказались от природного своего родства, от того, чтобы быть матерью-утешительницей мужчине и всему живому. А вот цветы безропотно утешают всех и каждого, с каждым (-ой) говорят на его языке: от чванных бизнес-букетов до пучочков, купленных в метро у старушки и поставленных дома в стакан
10 марта я думаю о силе желаний и вожделений. Однако не эротические вожделения я имею в виду — это всего-навсего частный случай. (Помню посещение неврологического отделения одной большой больницы. Жалкие старики и старухи лежали в проходах, в коридорах, голые и полуголые, раскрывшиеся — было жарко. И это был финал желаний. Ведь эта плоть тоже расцветала, и жила, и вожделела. Какой тупой, слепой, беспомощной после этого казалась эротизированная реклама, зажевывающие поцелуи в кинофильмах.)
Я о другом — о силе вообще всякого стремления, о смертельном каком-то элементе, который есть в упорном желании. Вспомним "Шагреневую кожу" с ее - при фантастической интриге — суровым реализмом. А между тем все, чем обставлена наша жизнь, нас подстегивает: желай! стремись! будь упорен! ты сможешь!
Разве мы не знаем, что желания сбываются, — но так, как это не думалось, по прошествии времени, когда острота облиняла, или с такими довесками, которые первоначально никак нами не предусматривались. И которые достижение делают мучительным, в лучшем случае — малоинтересным.
Так что же: не желать? Невозможно.
А как быть? Как это: и проявлять волю, и вверяться Промыслу?
Я этого не знаю
14 марта я думаю: никогда-то в Москве мы не видим неба. Упираешься взглядом в то, что небо перекрывает, и даже если его видишь - оно будто прячется. Вчера ехали из Волоколамска, непогода и завируха кончились, вышло солнце и поперек шоссе встала на горизонте гряда облаков райского оттенка - солнце садилось. Сразу, как у цитатного человека, всплыло: облака - паруса корабля, везущего Клеопатру навстречу Антонию.
Иосифо-Волоколамский монастырь. Московская область, с. Теряево.
... А до того, еще в Волоколамске, когда вошли в ограду одной из церквей, мне вспомнилось: да я ведь тут была когда-то, и нас приветливо встретил священник, маленький, худенький, старенький. Он рассказывал, как перемогались в советскую эпоху, как душили церковь налогами, как пускали шапку по кругу, чтобы отстоять храм. Обласкал нас, подарил иконки. Мы уехали, согретые, растроганные. Спустя время узнаем: к нему пришли бандиты, вымучивали, где прячет деньги и запытали старика до смерти.
Не взыщите. Вспомнилось.
18 марта я думаю — и часто — об игрушках моего детства. Я в них мало играла — рано начались книги, но вот вспоминаются. Большинство — это были такие топорные, недизайнерские изделия! Лисы и медведи с необтекаемыми мордами, с прямоугольно согнутыми лапами. В сарафанах, в полосатых штанах. Целлулоидный пупс в рост годовалого ребенка с нарисованным лицом. Комната уродов, верно? Но они со мной — в том смысле, что часто всплывают в воображении. Папа, который хотел, естественно, мальчика, подарил коня с паклевой гривой, из папье-маше, на платформе с колесиками. Это была, конечно, вещь, я на нем пару раз прокатилась, но вообще конь стоял в комнате скорее как предмет искусства. Впрочем, у игрушек была своя мистика. Они жили, присутствовали-присутствовали, не замечались, примелькавшись и перестав быть новыми. И вдруг! Пропадали. Я их вспоминала, искала даже — их не было уже НИГДЕ.
И вот недавно: сестра нашла у себя вещицу из нашего детства — куколку, резинового негритенка (их — две штуки — привезли нам из Киева). И подарила (великодушная!): "На уж, так и быть, бери". Он стоял-стоял на книжной полке, и вдруг! Нет нигде! Ну нет — и все. Я туда-сюда: какое-то было тягостное чувство, думалось: он, видно, в прошлое решил вернуться. На следующий день смотрю: ровно там, где искала и даже шарила, он стоит. Наверное, командировался в прошлое и вот вернулся.
20 марта я думаю о природе пустяковой лжи. О ее скользкой легкости — стремительная, из стороны в сторону сигающая, и такая целенаправленная. Скользнула — и нету. И только влажный, холодящий следок оставила. И долго еще приходят в себя, отряхиваются, распрямляются потревоженные, оскорбленные чувства
22 марта я думаю (под влиянием последнего поста Марины Кудимовой) о природе виртуальной грубости и хамства. Одна из Марининых комментаторш заметила с замечательной тонкостью: грубость и резкость — это уродливая мольба о любви. Холодно человеку в холодном мире, а виртуальщина (при иллюзии невозможной близости между незнакомыми и малознакомыми) добавляет холода. Все возможно... все размыто... все воздушно... в пространстве, наполненном непостижимыми токами, неуловимыми волнами. Грубость — способ "заземления" этих импульсов и зарядов. Устрою-ка я вспышку! Вот я! Я есть! Нехорош? Ну и ладно, главное — заметен. И стоит за этим всем редко — агрессивный, а чаще — трепещущий, маленький человек, брошенный, "как сирота бездомный", в мировом пространстве без родного и близкого. Интеллектуалы рассуждают о "другом" и о всеобъединяющей "ауре", но на ближнего их редко хватает. И молит Петр Иванович Бобчинский: пусть обо мне узнают в Петербурге! расскажите обо мне государю!
Бедняга, но ведь о тебе и так знает Царь.
24 марта я думаю о словах В. В. Розанова: не выходи за дверь твоего дома. Там — зло. Откуда-то приходит этот предутренний холодок и трепет, который внушает предстоящее дело, особенно, если ему должно быть посвящено утро. Дом обнимает и удерживает. Дом говорит: вот вернешься вечером, будете вдвоем на кухне, когда даже мелкий бытовой разговор кажется не только уютным и успокаивающим, но значительным и важным. Поэтому мне так нравится название альбома Битлз — "Вечер трудного дня"
26 марта я вот о чем думаю: принято иронически относиться к уверенности человека в том, что вот кругом бедствия, но его это мало касается, он-то уцелеет. С другими случилось, и это ужасно, но со мной — нет. В самом деле, как недальновидно, какой слепой эгоизм! И Христос его обличает: лучше ли вы тех, на кого упала башня Силоамская? Если не покаетесь, так же погибнете!
Эти слова невозможно оспорить, я и не пытаюсь. Мне только кажется, что как в нас помрачен и искажен Образ, так и тут, далеко за этим нашим глупым чувством "избирательной безопасности" мерцает что-то иное. Разумеется извращенное до полной неузнаваемости. Чувство Адама, который был единственным и неповторимым творением, которого ждала избранническая судьба и которому ничего не могло угрожать среди эдемского блаженства.
Кто праотец Адам и кто мы? Где праотец Адам и где мы? А вот помнится...
Гуго ван дер Гус. Алтарь Портинари. 1476-1479. Дерево, масло. Галерея Уффици. Флоренция.
28 марта я часто вспоминаю Северное Возрождение, — и не потому, что я утонченный его знаток, а за эту вот любовь к природным и сотворенным вещам, к смиренным участникам и сотрудникам нашей жизни. Ведь недаром Честертон думал о едином фронте, которым мы вместе со всем живым, да и вместе с миром вещей (если только они старые и верные наши слуги, а не господа) выступаем против мира хаоса. Вот и "Алтарь Портинари" Гуго ван дер Гуса: поклонение Младенцу, многофигурное, очаровавшее флорентийцев, когда оно было привезено из Брюгге... а на первом плане — куст ирисов! Так природа изо всех сил стремится внести свою смиренную, благоуханную лепту и тоже приветствует Господа. Отблеск этой радости — и в нашей пропыленной, нищей, истребленной природе. И даже в наших повседневных вещах. Мне все кажется, что, когда на душе тяжело и вокруг страшное, помыть посуду, развесить постиранное белье — это на миллиграмм одолеть хаос. То-то Сент-Экзюпери молился об "искусстве малых шагов".
Подробнее...