Первый салют.
Я так испугалась, что сразу же залезла к себе под стол и начала кричать и плакать. А в военном гараже, который располагался у нас под окнами, военные стреляли в воздух из всего, что стреляет. Отец полез на подоконник, чтобы лучше увидеть, что происходит, и разбил аквариум. Хлынула вода, посыпались стёкла. По полу прыгали несчастные рыбки. Это было ужасно. Потом было много салютов и главный салют в день победы. Мы всей семьёй пошли по набережной до Кремля. Со всех сторон стекались потоки людей на площадь. Мы стояли в районе Варварки.
Первый салют в Москве в годы Великой Отечественной войны состоялся 5 августа 1943 года в ознаменование освобождения городов Орла и Белгорода.
/…/
Народу было столько, что все теснили друг друга плечами. Военный парад в честь окончания войны был позже, в июне. Было очень холодно, шёл моросящий дождь и ветер. Маме был выдан пригласительный билет и она пошла на парад Победы. Промокла, замёрзла, простудилась и заболела очаговым воспалением лёгких. Очень долго болела и еле выжила. И она, и папа получили награды: медали «За оборону Москвы», «За победу над Германией», потом «800 летия Москвы».
В конце войны в Москве в Парке Культуры (ПК) им. Горького была организована выставка трофейного оружия, сбитых танков, гаубиц, пушек и другой техники. А в специальном павильоне обмундирование, обувь, эрзац лапти и валенки громадных размеров. Их использовали в морозные русские зимы немецкие часовые. Они засовывали в них ноги прямо в своих сапогах. Уже после войны в лесу мы находили все эти предметы и предметы быта в землянках с накатом из брёвен.
Выставка была организована в тёплое время года, и вся ребятня, целыми компаниями шла пешком до ПК кто по набережной, а кто по Садовому кольцу. Чтобы пройти без билета, приходилось идти через Калужскую заставу и там уже с тыла, через Нескучный сад пробираться до выставки. Танки стояли у входа, на набережной недалеко от скульптуры женщины с веслом и высоченной башни, с которой можно было либо прыгнуть с парашютом, либо съехать на коврике по специально устроенному жёлобу. Не все проходили проверку на вес. Его чаще всего не хватало и приходилось спускаться на коврике. Громадные немецкие танки, с пробитыми башнями и с дырами насквозь, вызывали изумление своими размерами, толщиной брони. По танкам разрешалось лазить и меня поднимали, и ставили на гусеницу, что бы можно было заглянуть в эти дырки. Я не только смотрела в них, но и засовывала руку, чтобы проверить толщину брони, но моей руки не хватало. Всё это вызывало гордость за наших воинов, которые сумели одолеть такого мощного противника.
«Танковая аллея» выставки.
Наступило время вступить в пионеры. Я терпеть не могла никаких собраний. Мне всегда казалось, что толпа имеет свою особую способность парализовать волю и увлечь на поступки, за которые потом будет стыдно всю жизнь. Весь класс уже был в пионерах. Я — нет. Меня вывели в коридор одну, одели на меня галстук и вернули в класс. Никто у меня и не спрашивал, хочу я или нет. Примерно так же было и с приёмом в комсомол. Только проходило это в райкоме комсомола. Мне задавали разные вопросы. Я знала ответы, но мне как будто рот заклеили. И всё равно меня приняли в комсомол. Видно была разнарядка принять всех, а не только тех, которые знали кто генсек Югославии, или кто такие Морис Торез, Долорес Ибаррури, Хо Ши Мин или Раймонда Дьен ...
Деревня.
Уже после войны, чтобы поправить моё здоровье, мама думала отправить меня на лето куда-нибудь в деревню. Такой случай представился. К нам в дом приходила молочница, разносила молоко по квартирам. У неё была внучка Люся моего возраста и она согласилась взять меня на лето в деревню. Утром все садились за большой стол без скатерти. На столе стоял большой самовар. Резали хлеб большими ломтями. Открывали верхнюю крышку у самовара и доставали оттуда уже сваренные в крутую яички. Их вынимали, закрывали крышку и пили эту воду как чай. Это был завтрак. Ели мы что-нибудь днём или нет — я не помню. Зато помню пастухов, которых должны были кормить по очереди все жители деревни, имеющие животных, которых паслись в стаде. У пастухов была очень красивая, большая собака шоколадного цвета с длинной шерстью. И я видела, как подпасок прятал в рукав кусок хлеба, чтобы потом покормить собаку. Звали её Пальма. Вечером, после того как пригоняли стадо, я должна была идти в другой конец деревни за кружкой козьего молока.
Меня решили поить именно козьим молоком. Красный закат, я босиком бегу по пустой улице. Остывшая к вечеру пыль хлопает под ногами. В воздухе стоит запах только что прошедшего стада. Мне страшно, холодно и хочется есть. По дороге обратно я выпиваю половину молока, а вторую половину с хлебом, который мне оставляли на столе.
Для того, чтобы по праздникам выглядеть прилично, мне с собой дали нарядное платье. Но на праздник это платье оказалось на дочке хозяйки Люське. И она с завитыми волосами и в моём платье ходила по деревенской улице. Но я уже тогда знала, что иногда лучше промолчать или уступить. Однажды, что бы навестить меня, а может быть заплатить за меня, приехала моя бабушка Ольга Михайловна. Мне сказали, что приехала бабушка и я бежала со всех ног. А когда увидала её, то спряталась за дверь. На середине комнаты, на большом стуле сидела представительная пожилая женщина в длинном тёмном платье с серебряными волосами, собранными сзади в большой узел, заколотый роговыми шпильками. И все окружающие относились к ней с большим почтением.
Всех детей в деревне собрали и отправили работать в поле. И меня с ними. Пропалывали клевер, посеянный по жнивью, от сурепки. Все руки и ноги были исцарапаны в кровь. Вырванную сурепку мы относили на дорогу и складывали каждый в свою кучку. Потом связывали в огромные охапки и тащили волоком домой. Сушили как сено для коровы. Как потом оказалось, я заработала сколько-то трудодней для тёти Даши. Однажды у неё пропала серьга из уха. И её не могли найти. Через несколько лет зарезали корову и тётя Даша пошла на пруд полоскать рубец. И в коровьем желудке нашла свою потерянную серьгу. На этом же пруду мы все купались и я наступила на что-то острое. Очень сильно порезала пятку. Вода вокруг меня стала вся красная, девочки-подружки от страха разбежались кто куда. Я, истекая кровью, еле добралась до дома.
Тётя Даша промыла рану, привязала тысячелистник, и мне был выдан один носок, на больную ногу. Я очень быстро научилась прыгать на одной ноге, слегка опираясь на пальцы больной ноги. Даже сейчас могу показать, как я это делала.
Спали мы на печке. Было очень жёстко и душно. Однажды рано утром я спустилась и вошла в залу. Первые солнечные лучи освещали большую, чистую, светлую комнату. По стенам тесно друг ко другу стояли стулья. На стене в рамке под стеклом много-много фотографий. А на полу в корытах и тазах, в горшочках и кувшинах стояли перевязанные белыми нитками букетики ландышей и незабудок, готовые к отправке на рынок. Сколько же их росло тогда в лесу? Если их можно было набрать такое множество, что и пола было не видно, и негде было ступить. Стояло раннее, светлое, тихое весеннее утро. Было прохладно и пахло цветами. Нежный тонкий запах ландышей и еле уловимый, пряный запах незабудок. Это вспоминается как чудо!
/ … /
На будущий год бабушка сняла маленькую комнату в этой же деревне, Скрыпино, по Павелецкому направлению железной дороги. И привезла нас троих: Иру, Лялю и меня в деревню. Вечером, перед тем как нам лечь спать, бабушка учила нас молиться, повторять за ней: Богородице Дево, радуйся..; и ещё Отче наш. А потом мы крестили всё вокруг, на четыре стороны света, чтобы никакая нечистая сила не проникла бы к нам.
Потом была дача в Ахтырке, а потом Васильевское, с папой и мамой.
с. Васильевское, 24 июня 1940 г.
Несколько раз я тонула. Однажды меня поручили брату, который был на восемь лет старше меня. Это было где-то за городом. Он заигрался с друзьями. Я ступила в речку и уходила всё глубже и глубже, пока на воде не осталась плавать одна панамка. Кто-то из ребят заметил и меня вытащили.
В другой раз дело происходило в Ахтырке. Сестра Ирина решила научить меня плавать и толкнула меня на глубину. Было и не больно и не страшно, но я тонула. Я была совершенно спокойна, смотрела вверх и сквозь толщу воды видела свет, а сама уходила всё глубже. Вдруг я увидела, как из этого светлого пятна ко мне протягивается сильная мужская рука. Я успела подумать, что это, наверное, дядя Серёжа (отец Иры и Ляли) хватает меня за волосы и вытаскивает из омута. Оказавшись в безопасности, я огляделась по сторонам: ни дяди Серёжи, ни Иры, никого и близко не было. Только у самого берега плескались дети. И никто не обратил на меня внимания. Плавать тогда я тогда так и не научилась. И сейчас, когда я пишу эти воспоминания, я понимаю, что это была за Рука.
/ … /
Свадебное путешествие мы с Алёшей провели на берегу Чёрного моря, путешествовали от Алушты до Семеиза. Купили ласты, маски, трубки и ружьё для подводной охоты. Помню, я сижу на берегу, а Алёша уплыл и его всё нет и нет . А он увидел рыбу и выстрелил, стрела застряла между камнями. Он стал всплывать, а леска захлестнулась петлёй на шее. Воздуха уже не хватало. Только благодаря сильным лёгким он смог поднырнуть и выпутаться из петли. Если бы не его молодость и здоровье, я стала бы вдовой уже в свадебном путешествии.
/ … /
Наш двор.
Двор в нашем доме представлял собой каменный колодец, со всех сторон окружённый зданиями. Все подъезды имели выход во двор, и только два на улицу.
Дворик на Малой Коммунистической ул. (Малой Алексеевской в Таганке), худ. Владимир Порошин.
Когда нас выпускали гулять, за нами присматривали из окон лестничных площадок. Если нас нужно было позвать домой, то нас звали из этих окон, не выходя из подъезда. К нам во двор иногда приезжал старьёвщик на телеге, запряжённой лошадкой. Он собирал тряпьё и кости, а взамен давал петушка на палочке, или свистульку, или мячик на резиночке, или ещё какую-нибудь безделушку. Но больше всего нас радовала лошадка. И все бежали домой — кто за морковкой, кто за кусочком чёрного хлеба с солью, или кусочком сахара. Покормить, погладить лошадку, потрогать её мягкие, тёплые, бархатные губы, ощутить её запах — это было великое счастье для нас, детей, живущих в каменном мешке. Иногда нас водили в зоопарк, а там обязательно покупали горячие бублики (это была традиция) и мы кормили уток.
Может быть, в своих повествованиях я слишком много уделяю времени и места описанию вещей, которые меня окружали, среди которых я выросла. Но для меня они даже не вещи, а какие-то образы, связывающие меня с миром детства и юности, с неповторимой порой доверия людям и жизни вообще. Это знаки или сувениры, вызывающие в душе сладкое и одновременно щемящее чувство ностальгии. Я очень люблю всё, чем пользовались мои родители, бабушка и дедушка, прабабушка и прадедушка. От вещей и слов, по их поводу сказанных, будто до сих пор исходит тепло, любовь, уют. Это моё родное гнездо, в котором я выросла и которое мне очень дорого.
Со двора был выход на улицу через арку, в которую были вмонтированы чугунные, кованые ворота с калиткой. Ворота закрывались на замок. Проход через арку был довольно длинный, в ширину дома, и там по вечерам горел фонарь. И в непогоду или тёмными вечерами все дети собирались в этой арке. В ней хватало места для игры всем. И было не страшно, сухо и светло.
Телевизоров и компьютеров не было. Мы много читали, вышивали или рисовали. На улице играли в подвижные игры: салочки, пряталки, жмурки, классики, верёвочку, в мячик с разными фигурами — штандер, колдунчики , третий лишний или:
Сиди, сиди Яша под ореховым кустом;
Грызи, грызи Яша орешки калёные,
Милому дарёные. Чок-чок пятачок,
Вышел Яша дурачок….
Или: Бояре, а мы к вам пришли; дорогие, а мы к вам пришли…….
Или в краски — Сенька попок.
Бежит Сенька по синей дорожке,
Выбирает Сенька синюю краску и т.д.
Устраивали шарады, играли в садовника :
Я садовником родился, не на шутку рассердился:
Все цветы мне надоели, кроме... фиалки…
Кто повторялся — тот вылетал.
Или в барыню :
Вам барыня прислала туалет, в туалете сто рублей:
Что хотите — то берите. Чёрное - белое не берите.
Вы поедите на бал? Да. В платье. А какого оно цвета? Белого. Всё! Из игры вылетаешь.
Или «В кошки-мышки»:
Становятся в круг, взявшись за руки, и договариваются, кто будет кошкой, а кто мышкой. В начале игры кошка становится вне круга, а мышка внутри. Кошка ловит мышку, а мышка увёртывается и бегает то внутри круга, то выбегает из круга. Остальные игроки всячески мешают кошке. Пойманная мышка становится кошкой.
Игра «В башмачника»:
Детки в круге держатся за ручки и договариваются, кто из них будет башмачником, или считаются: катится яблочко вокруг огорода, кто поднимет, тот и выйдет. На кого выпадает последний слог, тот и башмачник… Башмачник садится на скамеечку и делает вид, будто шьёт сапоги, при этом напевая: хорошенькие ножки, примерьте сапожки! И все бегут по кругу и кричат: не зевай, надевай! А башмачник, не двигаясь, должен поймать кого-нибудь из круга: все дразнят его и бегают близко. Пойманного сажают вместо башмачника, а недавний башмачник идёт в круг бегать.
«Игра в короля»:
На златом крыльце сидели
Царь, царевич, король, королевич…
Сапожник, портной, кто ты будешь такой?
Говори поскорей, не задерживай
Честных и добрых людей!
Одного сажают в круг королём, остальные работники. Они отходят и договариваются между собой: кто кем будет наниматься на работу к королю. Сговорившись, подходят и говорят: здравствуйте король. Здравствуйте. Нужны тебе работники? Нужны. Какие? Работники стараются изобразить ту работу, которой владеют. Пильщика, дровосека, портного, повара, землекопа. А король должен угадать работу каждого. Если угадает, то все работники бегут к столбику, а король ловит их. И если поймает, то садится на него верхом и едет назад к трону. Причём тот, кто везёт, изо всех сил старается сбросить короля. Если скинет, то садится на его место. Король становится работником, а работник королём.
Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три. Все держатся за руки, изображая волны и ловят пловца, который пытается прорваться.
Мальчик-мальчик, сунь пальчик, там зайчик. И зажимают пальчик в клеточку из своих пальцев до тех пор, пока мальчик не скажет: зайчик, зайчик, отдай мой пальчик!
Птицы гнёзда вьют на ветках, овцы ходят спать в овин. Честь имею вас поздравить с днём ваших именин.
Считалки и песенки:
Эники-Беники-ели-вареники
Эники-Беники-клёц!
Вышел советский матрос.
Эники-Беники-ели-вареники!
Болики-лёлики-опилки-ролики!
Плыл по морю чемодан,
В чемодане был диван,
На диване ехал слон,
Кто не верит выйди вон!
Или:
Солнце встаёт за рекой Хуанхэ, (игра на внимание)
Китайцы на работу идут.
Горсточку риса в жёлтой руке несут.
Солнце садится за рекой Хуанхэ,
Китайцы с работы идут,
Горсточку риса в жёлтой руке несут
(а солнце никогда не всходит там, где заходит — нельзя забывать!)
И всякие прочие считалки:
Тихо в городе Пекине, спят на крышах воробьи. Два китайских мандарина бреют рыжие усы.
Говорит один другому: тихо в городе Пекине, спят на крышах воробьи……..
Или:
Я гоню-гоню овчушку
Через быструю речушку,
По калинову мосточку,
По ракитову кусточку, —
Бежит, забегает,
Играть начинает!
Соломинка, ярёминка, прела, горела,
На море летела, кастрюк, мастюк,
Радивон поди вон!
Заяц белый, куда бегал?
В лес дубовый. Что там делал?
Лыко драл! Куда клал?
Под колоду. Кто украл?
Шишел, вышел и вон повышел.
Аты – баты - шли солдаты.
Аты – баты - на базар.
Аты – баты - что купили?
Аты – баты – самовар.
Считаются все пуговички на одежде.
Царь, царевич, король, королевич.
Куколка, балетница, воображала, сплетница.
Сплетница, и снова пока не все….
Кони-огони сидели на балконе,
Чай пили, по-турецки говорили.
Чоби, ачоби, челябичи и чоби,
Чоби, ачоби, челобичи и чоби.
Раз два три четыре пять — вышел зайчик погулять.
Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет:
Пиф-паф! Ой! ой! ой! Умирает зайчик мой!
Принесли его домой, оказался он живой.
Андрэ теля пасэ. Элен лен трэ. По-французски. Андрей телят пасёт. Елена лён трёт.
Вас ес бэл пудл? Ес ес. Майн пудл лает и кусает. Это по-английски. У вас есть белый пудель? Есть есть. Мой пудель лает и кусает.
Шла машина тёмным лесом
за каким то интересом
Инти-инти-интирес,
выбирай на букву С,
а на Буковке звезда
отправляет поезда:
Если поезд не придёт,
машинист с ума сойдёт.
Над горою солнце встало
Над горою солнце встало
С неба яблоко упало,
По лазоревым лугам
Покатилось прямо к нам!
Покатилось, покатилось,
В речку с мостика свалилось,
Кто увидел не дремли,
Поскорей его лови!
Кто поймал тот молодец,
Ведь считалочке конец!
Ниточка, иголочка, ти-ти улети, милая подружка меня полюби!
Пряталки.
Раз, два, три, четыре, пять. Я иду искать, кто за мной стоит, тому водить!
Гуси, гуси - га, га, га.
Есть хотите? Да, да, да!
Ну летите! Гуси летят, их ловят.
Играли в классики. На асфальте рисовали мелом или кирпичом большие клетки. Обычно шесть клеток. Три и три рядом. Клетка на повороте — дом. На ней можно отдохнуть и повернуться в другую сторону. В конце узкая клетка с закруглёнными краями – огонь. По клеткам прыгали на одной ноге, гоняя перед собой баночку от гуталина, наполненную песком для веса. Кто нарушает границы клеток — выбывает из игры. Кто попадает в огонь — сгорает.
Сначала рисуются четыре клетки, потом ко второй и четвёртой пририсовываются, справа и слева по одной клеточке. Начинают прыгать на одной ножке на первую клеточку. Всё с закрытыми глазами. Ведущий говорит — мак. Дальше, одновременно ножки должны попасть в клеточки, которые расположены справа и слева. Одна справа, другая слева. Потом на одной ножке нужно прыгнуть на третью клетку и дальше снова двумя ножками в клеточки справа и слева. Перепрыгиваешь наоборот. С каждым правильным движением получаешь мак, попал на черту — дурак. И вылетаешь из игры.
Прыгали через верёвочку, через резиночку. Руками в ниточку. В камушки. Очень хорошо играть на море. Нужны ровные гладкие камушки. Пять штук. Берут в кулак. Подкидывают. Нужно поймать, как можно больше, обратной стороной ладоней.
Бегал заяц по болоту.
Он искал себе работу.
Бегал, бегал не нашёл.
Заревел, домой пошёл.
Камень, ножницы, бумага. Карандаш, огонь, вода и бутылка лимонада и железная рука.
На златом крыльце сидели
Царь, царевич, король, королевич,
Сапожник, портной,
Кто ты будешь такой?
Говори поскорей,
Не задерживай
Добрых людей.
Дождик дождик пуще,
Дам тебе гущи,
Дам тебе ложку.
Хлебай понемножку!
Дождик, дождик перестань
Я поеду в Иерестань.
Богу молиться,
Тебе поклониться!
Божия коровка ползёт по пальчику, и ребёнок поёт:
Божия коровка, улети на небо, принеси мне хлеба! Чёрного и белого, только не горелого!
Игра с маленькими детьми. Ребёнок сидит на коленях у родителей: ехал барин на телеге всю дорогу хорошо. Вдруг сломалось у телеги колесо. Телега-ух! А барин бух! Сначала ребёнка слегка подкидывают на коленях, в такт песенки. А потом раздвигают колени, придерживая ребёнка, и получается — бух! Все смеются. И всё повторяется сначала.
На Чистопрудном бульваре. Фото Дмитрия Воздвиженского.
Ладушки, ладушки, где были? у бабушки, а что ели? Кашку, а что пили брашку. Полетели, полетели на головку сели и ладошки кладут на головку.
Баба сеяла горох
Прыг-скок, прыг-скок.
Обвалился потолок.
Прыг–скок, прыг–скок.
Баба шла, шла, шла.
Пирожок нашла.
Села, поела, опять пошла.
Баба встала на мысок,
а потом на пятку.
Стала русского плясать,
а потом вприсядку.
На Кавказе есть гора самая большая,
а под ней течёт река мутная такая,
если на гору залезть и с неё кидаться
очень много шансов есть с жизнею расстаться!
Ехал грека через реку,
видит грека в реке рак.
Сунул грека руку в реку.
Рак за руку грека-цап!
Четыре чёрненьких чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж. (все слова на ч)
Шла Маша по шоссе и сосала сушку.
На дворе трава, на траве дрова, на дворе трава , на траве дрова и…..
Жили были три японца: Ях, Ях-Циндрах, Ях-Циндрах и Ях-Циндрах-Циндроне.
Жили были три японки: Ципа, Ципа-Дрипа, Ципа-Дрипа-Лямпомпоне.
Вот японцы поженились: Ях на Ципе, Ях–Циндрах на Ципе-Дрипе, Ях-Циндрах-Циндроне на Ципе-Дрипе-Лямпомпоне.
И у них родились дети……
Снимок сделан во дворе 4-го Лугового переулка.
Играли в ручеёк, в лапту, кости-бабки и в ножечки. Но самая подвижная, азартная, заводная игра была — «Казаки и разбойники». Но для этой игры нужно было разрешение родителей, потому что она выходила за пределы двора и проходила по самым грязным заброшенным местам, по подвалам и чердакам. Первыми уходили разбойники. Они бежали, оставляя следы — стрелки на асфальте, на стене, на заборе, делались какие-то клады, секреты, послания. Через некоторое время уходили казаки, которые по следам должны были догнать и обезвредить разбойников, найти все клады и послания. Игра длилась иногда целый день. В результате все оказывались грязными, зачастую рваными, с синяками и ссадинами. Но это было здорово.
Иногда ставили спектакли. Чаще всего Золушку. Мужские роли исполняли тоже девочки. Я не помню, чтобы в наших играх принимали участие мальчики — у них были свои игры. Разве только в казаках и разбойниках.
В нашем дворе, в подвалах, после войны оставался брошенный склад Осоавиахим. В потолке подвала находилось окно из толстых стеклянных кубиков. Мальчишки один кубик разбили, прямо над складом коньков. Сделав нехитрое приспособление из металлического прута можно было добыть этих коньков сколько угодно. А угодно было много. Вся улица каталась на норвегах, тем более что почти напротив нашего дома, ближе к Москва реке, был стадион «Факел» с катком. Ещё катались на железных прутах, согнутых особым образом.
Мальчики научились делать что-то наподобие санок. К доске прибивались два конька сзади, и один впереди подвижный, рулевой.
Спуск от Таганки к Москве-реке по Народной улице.
Улица наша Краснохолмская — Народная, очень крутая. Начиналась она в Таганке и спускалась на набережную. Снега было достаточно, но чтобы санки хорошо скользили, нужно было, чтобы рулевой лежал на санках и рулил руками и ногами, а на нём кто-нибудь сидел. На брате сидела обычно я. И мы из Таганки, по середине улицы, неслись под гору на набережную. А что бы не вылететь в реку, брат заруливал к мосту. Он был на восемь лет старше меня.
На улицах машин почти не было. Все были на войне и снег никто не убирал. Только тротуары слегка чистили дворники возле своих домов. Сугробы вдоль тротуаров стояли как стены тоннеля, выше моего роста и очень белые.
Девочки не катались на норвегах. У нас были свои девчачьи коньки-гаги, английский спорт и снегурочки с широкими лезвиями и закрученными мысами. Однажды мне к валенкам прикрутили коньки. Но я не только не умела кататься на коньках, я и стоять-то на них не могла. Тогда я решила добраться до булочной, которая находилась примерно на середине горы, и съехать оттуда вниз.
И вот я еду, а внизу у самых ворот стоит милиционер, расставив руки. Я прямо к нему в руки и въехала. Заворачивать было некуда, да я и не умела. Он притащил меня в милицию, благо она находилась и сейчас находится там же возле ворот, и посадил на лавку. Я сидела и ревела. Но свой адрес решила ни за что не говорить. Но так как милиция № 37 находилась практически в нашем доме, а народу в Москве осталось мало, то они всех нас прекрасно знали, знали и наших родителей, поэтому мне разрешили поплакать, осознать всё случившееся и после за шиворот, как котёнка, выкинули меня во двор.
Ранней весной мы бегали на набережную смотреть ледоход. Кто-нибудь прибегал во двор и кричал: скорей-скорей — лёд пошёл! И мы все бежали смотреть. Громадные льдины налезали друг на друга, ломались и шуршали, а вода всё прибывала, поднималась прямо на глазах, стараясь выйти из берегов. Казалось, что она дышит. От реки шла прохлада, она ширилась и выглядела живой и грозной. Сверху шёл лёд подтаявший и грязный, а на изломе — прозрачно-голубой, сказочно волшебный. Было и страшно, и интересно. А на льдинах проплывали то брошенные корзины, то застигнутый бедой гусь, то собака, и разные другие вещи.
/ … /
Однажды, чтобы не идти одной, бабушка взяла меня в театр Немировича-Данченко на Дмитровке. Шла «Любовь Яровая». Но….. это оказалась опера. Мы дослушали до конца, а когда вышли, то бабушка предложила идти до дома пешком через всю Москву. Я с радостью согласилась. И бабушка повела меня по одной только ей известным переулкам и проходным дворам. Через Солянку, по Швивой горке, в Таганку на нашу Краснохолмскую, ныне Народную улицу. Было тепло и очень темно. Улицы освещались окнами домов и одинокими лампочками в подворотнях. Мне было удивительно хорошо с бабушкой, и совсем не страшно.
Киоск " Воды-Пиво-Мороженое" в сквере.
С папой я ходила в Художественный театр на «Синюю птицу». Тесто играл заслуженный артист республики Николай Озеров. Он более известен как прекрасный комментатор спортивных соревнований. Водил папа меня на спектакли и в Театр Красной Армии. Там я запомнила — что делать, детство! — прекрасный буфет с пирожными и ситро.
Окончание воспоминаний О. Г. Абросовой.
В моём развитии большую роль сыграла подруга мамы Нина Ильинична Зайцева. Она была библиотекарем в школе на Воронцовской улице. Когда я была совсем маленькой, она дарила мне детские книжки целыми коробками, а потом я сама стала ходить к ней в библиотеку на Воронцовскую. Ходила я и в библиотеку № 17 на Радищевской улице. Сейчас там — Дом Русского Зарубежья. Читала я очень много и с большим удовольствием, выбирая литературу под руководством Нины Ильиничны. Она жила в доме Зуева на нашей улице, первый дом с правой стороны от Таганки. У неё была дочь Татьяна, моя ровесница, и сын Мишенька, больной гемофилией. Мишенька был косноязычен, но я его понимала, и моя мама разрешила мне навещать больного мальчика, чтобы ему не было так одиноко. На улицу он не выходил, в основном лежал в постели. Мишеньку все очень любили.
У них в квартире жила и семья Фиалковских. Женщины занимались вышивкой. Вышивали гравюры на шёлке, расщепляя шёлковую ниточку на несколько частей. Делали совершенно уникальные работы. Глава семьи Игорь Андреевич был генерал-лейтенантом железнодорожных войск. Тогда все служащие ходили в формах, и Игорь Андреевич носил генеральский мундир железнодорожных войск. Служил он в Министерстве Путей Сообщения и был тесно связан со строительством метрополитена. По его протекции я и поступила на работу в проектный институт Метрогипротранс в 1955 году.
Храм Преподобного Симеона Столпника за Яузой.
Но сначала после окончания школы в 1954 году я почему-то решила поступить в геологоразведочный институт. Чтобы поступить в этот институт, нужно было пройти медицинскую комиссию. Я начала заниматься бегом. Комиссия определила: сердце тренированное, однако, несмотря на почти отличные оценки, меня на этот факультет не приняли, а предложили перейти на механический факультет. Посоветовать мне было некому, и я забрала документы, а чтобы не пропадал год, поступила на двухгодичные чертёжно-конструкторские курсы, которые находились на Николоямской улице в церкви Симеона Столпника, что за Яузой. Чертёжная аудитория располагалась на седьмом этаже перестроенного уже тогда храма, под самым куполом, который украшали и освещали круглые окошки люкарны. Свет из них падал в круглый чертёжный зал. Мы поднимались на самый верх пешком, внутри церковной ротонды. Кто знает, как бы сложилась моя судьба, если бы я не забрала свои документы из геологоразведочного института. Но, видимо, так было угодно Богу.
У моего брата в это время родился сын Мишенька, я оказалась в няньках. Мы выехали на дачу в Истру, где-то рядом с Ново-Иерусалимским монастырём. Там недалеко была дача одной из сестёр Фиалковских, Зои Михайловны. На дачу поехали: Ляля, Вова, Мишенька, я и мама. Помню, нам всё время хотелось есть. Мама готовила нам ленивые голубцы трёпанку: рис с капустой на молоке со сметаной. Мяса не было, но очень вкусно. Там я познакомилась с соседними дачниками. У них была дочь моего возраста, переболевшая полиомиелитом, Галя Иванова. Она не ходила, а всё время сидела в инвалидной коляске, и я приходила к ней, как когда-то к Мишеньке. Девочка была очень развитая, много читала, и мне было с ней интересно. Дружба с Галей продолжалась и в Москве. Я ездила к ней на Сокол. Они жили в доме Сталинской постройки для военачальников.
В 1955 году я устроилась на работу в институт Метрогипротранс. В 1959 году поступила на вечерний факультет института МИСИ (Московский инженерно-строительный институт), а в апреле 1960 г. года я вышла замуж и уехала с мужем в рабочую командировку в Афганистан.
В раннем детстве мучили меня страшные сны. Родителям боялась рассказать, чтобы лишний раз их не огорчать. Скелеты людей вставали из могил, обвязанные красными лентами, и бежали за мной. Это повторялось каждую ночь. Я боялась засыпать, и пока совсем не темнело, рассматривала лепнину на потолке и разные трещинки в штукатурке: они объединялись в разные образы и рисунки. Мама говорила мне, что я не крещёная, мне было очень обидно. Я переживала это, как какую-то ущербность. Но, так как дедушка до женитьбы был алтарником в церкви Воскресения Словущего в Таганке, то я думаю (хотелось бы верить), что нас с Лялей окрестили малым крещением дома, особенно не разглашая это событие. Лет семи в 1944 году я одна ушла в церковь Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах и причастилась, сама того не понимая. Просто я делала то, что делают все. Когда я рассказала маме, где я была и что делала, она всплеснула руками и сказала: «Как же ты могла, ведь ты же не крещёная!» Я ничего этого не знала, очень обиделась на маму, и долго не разговаривала. В Успенском храме в это время служил будущий патриарх Болгарии Максим. После этого ночные видения прекратились.
Ощущение, что рядом Бог, было у меня с детства, и что за плохие поступки получишь наказание — тоже.
Пришла из школы, а половину моей порции вермишели съел брат. Я так плакала и ругалась, что в конце концов опрокинула эту маленькую сковородочку, пока несла её из кухни в комнату, возле самой двери, на паркет. Слёзы сразу прекратились. Всё сразу стало ясно. Так как другой пищи в доме не было, то мне пришлось собрать с пола и съесть, что осталось. Потом на дубовом паркете долго, долго темнело жирное пятно….Как укор за жадность.
В школе меня почему-то невзлюбил учитель физики Юрий Львович. Занятие проходило в кинозале. Показывали фильм о фотоэлементах, а я в темноте баловалась. На следующий день меня ждала расправа. Меня вызвали к доске и попросили рассказать всё, что вчера нам показали о фотоэлементах. Класс затих. А я рассказала всё до тонкостей. Но я понимала, что это просто невозможно, тема была очень сложной. И почти никто из девочек ничего не запомнил. Я догадалась, что мне помог Господь. Мне поставили 4, бал ушёл за баловство. Я была довольна, что всё обошлось без родителей. Девочки были возмущены и удивлены, что я не потребовала пятёрки. Баловаться мне стало неинтересно.
В июне 1958 года мы с мамой уехали отдыхать на море в Алушту. Потом к нам приехал мой будущий муж Алёша Абросов, и мы с ним гуляли по набережной в районе Черновских камней. Однажды мы увидели там священника, который тоже прогуливался по набережной. Он был высокого роста, в белом льняном одеянии и в тёмных очках. Под руку его вела маленькая, сгорблённая женщина в соломенной шляпке. На меня он произвёл очень сильное впечатление. От него просто исходила какая-то могучая сила. У меня в руках был маленький, самый дешёвый фотоаппарат Смена-2. Стоил он тогда семь рублей сорок копеек. На более дорогой у меня денег не было. Но он хорош был тем, что в нём были немецкие Цейсовские линзы, которые тогда, да и сейчас, считаются лучшими в мире. И мне неудержимо захотелось сфотографировать священника на память. Снять его в лицо я не посмела, тем более человек был явно слепой. И я сфотографировала его со спины, когда они немного удалились от нас. Это был последний кадр на тридцати шести кадровой плёнке. Аппарат щёлкнул, но уверенности, что кадр получился, не было никакой. А он получился, и очень даже хороший.
Потом, спустя много лет, я узнала этого священника на обложке одной из книг: это был ныне прославленный Святой, врач-хирург, получивший Сталинскую премию за работу по гнойной хирургии, Священноисповедник Лука Войно-Ясенецкий.
Спустя ещё много лет об этой истории узнал наш батюшка о. Павел Карташев. Он написал об этом событии небольшой рассказ.
По ночам мне казалось, что кто-то чёрный и лохматый наваливается на меня. Я отбивалась, как могла, но о том, что нужно было помолиться, я тогда ещё не знала, а мама говорила, что это, наверное, что-то сердечное. Молитвам нас родители не научили, но иконы у нас в доме были. У мамы — Казанской Божьей Матери, у бабушки — Казанской и Владимирской Божьей Матери, большая и очень красивая икона Святителя Николая Чудотворца и другие. Всё время теплилась лампада, но вместо маслица там горела маленькая лампочка; под иконами стоял стол, а возле него большое плетёное кресло, в котором в свободные минуты обычно сидел дедушка и читал бабушке вслух.
Когда я с мужем находилась в Афганистане, в рабочей командировке, мне сообщили, что маме была сделана операция, и она умирает в больнице. У неё оказался неоперабельный рак желудка. Её просто разрезали и зашили. Я была беременна. Срочно вылетела в Москву. Под расписку забрала маму из больницы и ухаживала за ней до самой смерти. Днём я, а ночью брат с женой. Они приходили с работы, а я уезжала ночевать к родителям мужа. Мне разрешили спать на диване. Клопов и тараканов море. Вся Москва в этот год мучилась от нашествия этих насекомых. Все травили и морили их, чем могли. Удушающий запах керосина и дуста. Как потом оказалось, всё это было смертельно для ребёнка. Я этого не знала.
Мама умерла. Муж в Афганистане, денег нет. Всё, что накопили, потратили на похороны мамы. Устраиваться на работу беременной? Неудобно. Получала очень маленькое пособие за мужа. Жилья нет. Там, где я родилась и жила, теперь жил мой брат с семьёй. Ночевала я у родителей мужа, а днём уходила из дома на целый день в парк стадиона Динамо. Уехала на пароходе с сестрой Галей до Астрахани и обратно на две недели. Путешествие было не из приятных — во всех отношениях. Роды начались раньше времени. Родила девочку в жутких муках. Врач сразу же сказал мне, что родилась очень красивая девочка. Роддом имени Клары Цеткин находился в церкви, палата под самым куполом. Ночью возле изголовья появился громадный чёрный человек. Меня скрутило так, что я не могла даже шевельнуться, и всё тело вытянулось непостижимым образом. Сознание работало чётко, я подумала, так вот почему покойники больше ростом.
Молиться я не умела и не знала как. Вдруг этот человек страшно захохотал и сказал: «Всё равно она умрёт, внучка Ольгина!» Бабушку звали Ольга. И человек этот пропал. Пока я думала о том, говорить ли об этом врачу или нет, пришёл врач и сообщил мне, что ребёнок в безнадёжном состоянии. Девочка прожила двадцать дней и умерла. Я была в полном отчаянии. Совершенно не понимала, что мне надо делать. Из Афганистана прилетел муж.
Я крестилась (если не была крещена в детстве, дома) в Новодевичьем монастыре на Крещение в 1991 году, в возрасте 54 лет. Крестил меня протоиерей Василий Астальский. Дочь крестилась на один день раньше. Потом мы с ней помогли креститься моим сёстрам Галине и Ларисе-Ляле, крестили сына Алёшу и Вовиного внука Максимку, и нашу внучку Василиссу. Последними, уже в Васильевском, на Горе, в Пантелеимоновском Храме, приняли святое крещение мой двоюродный брат Вова, его жена Жанна, их правнук Никита. Некрещёных у нас не осталось.
Сниться мне сон. Сижу я возле своего прудика, кругом цветы и необыкновенной красоты большие стрекозы. Они играют между собой и со мной, и мне так радостно и весело и хорошо.
А утром смотрю: у меня на участке, возле прудика стоит дивной красоты мальчик — один. Он был такой маленький, что пролез под забором в какую-то щелку. Играл со мной, а потом попросил каши, такой, какую я даю собаке — гречку. Я помазала кашку сливочным маслом и посыпала сахарным песочком, и он ел. А я всё думала: ну когда же ребёнка начнут искать? Но его никто не искал. Мне становилось беспокойно, но в то же время я так к нему привязалась, что мне не хотелось с ним расставаться. Вечером он незаметно исчезал, а утром вновь появлялся. В конце концов, я проследила его: жил он довольно далеко, особенно для такого маленького мальчика, но я успокоилась и поняла, что в его семье наверняка знают, где он пропадает целыми днями. А мне его Бог послал, чтобы скрасить моё одиночество. Мы поливали с ним траву из шланга под берёзами, и каждый раз там появлялась радуга — одинарная или двойная. Мы так и говорили с ним: пойдём, посмотрим — живёт ли там ещё радуга?
О будущих муках надо судить так: даже если для других их нет, то для меня они должны быть. Если я останусь такой же, как сейчас, то сама буду для себя будущей мукой. И как говориться: туда мне и дорога. Получай то, что заработал.
С возрастом становишься опытней. Часто говоришь сам себе: ах, если бы я всё это знала раньше, сколько ошибок в своей жизни я сумела бы избежать! Но разумение даётся через испытания и страдания. Так видимо нужно. Чем ближе к Богу, тем тесней врата. Нужно быть всё время на карауле, чтобы не впустить что-либо нечистое в своё выметенное жилище.
Всё видимое временно, невидимое вечно.
Что такое вера? Уверенность в невидимом, и осуществление ожидаемого.
Что такое веки? Вижу, не вижу. Как у детей. Закрыл глаза, и нет меня.
Что такое зима, лето? Жизнь, смерть, воскресение.
Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века….
Верою познаётся, что веки устроены словом Божьим, так что из невидимого произошло видимое. (Евр. 11:3)
Однажды мы с Катей решили совершить паломничество к мощам Преподобного Сергия Радонежского. Для меня путешествие оказалось очень тяжёлым из-за больного позвоночника. Это было на Пасхальной неделе, и я взяла с собой несколько красных Пасхальных яиц. Мы простояли очередь, приложились к мощам и направились к выходу. Вдруг я увидела монаха, который пробирался по стеночке мимо нас. И я решила подарить ему красное яйцо. Как только я к нему повернулась, громкий женский голос закричал: не дотрагивайся до него, он схимник! Я и не собиралась до него дотрагиваться. И вообще не поняла, откуда этот резкий кричащий голос и к кому он относиться. Тем более что я держала ладони, как для благословения, а в ладонях лежало яйцо. Он улыбнулся, осторожно взял яйцо и благословил меня. Я повернула голову, чтобы увидеть, кто кричал, но никого не было, повернулась обратно, схимника тоже уже не было. Деться там было некуда. Открыта была только одна дверь и в ней, на подставке стоял артос. Пройти туда было невозможно. Монах этот очень был похож на преподобного Сергия Радонежского, каким рисуют его на иконах.
Я рассказала эту историю нашему другу Никите, он сказал, что никакого схимника там в это время не было.
АФГАНИСТАН.
Ущелье реки Кабул.
В Афганистан первым улетел Алёша с группой проектировщиков. Началась стройка тоннелей: автодорожного, гидротехнического и обводного для строительства плотины на реке Кабул и водосброса. Ещё один тоннель траншейного типа на границе с Пакистаном, для орошения земель под апельсиновые сады. Строили афганцы, руководили советские специалисты: русские, татары, узбеки. Работала там и семья из Чехословакии. Муж, жена и маленькая девочка Ева, которая очень быстро научилась говорить по-русски. Её родителям хотелось, чтобы Ева не забыла русский язык, когда вернётся в Чехословакию. Они получали приличную зарплату, а мы только половину, вторую половину у нас забирали в пользу так называемого СОВЕКО.
Для того чтобы вызвать меня в Афганистан, необходимо было получить разрешение начальника строительства Мичурина. А он мог дать это разрешение только тогда, когда появится какое-нибудь освободившееся жильё, или ждать когда будет построено новое. Тогда мой дорогой супруг, понадеясь на авось, шлёт телеграмму в министерство: «Приезд супруги Абросова А. А. согласован. Мичурин». Меня вызывают в министерство и начинают оформление. Визы, прививки, билеты. От прививки против холеры поднялась температура тридцать девять, а мне сдавать высшую математику, увольняться с работы, оформлять академический отпуск в институте. Как я совсем этим справлюсь, что ожидает меня в будущем, смогу ли я закончить образование? Это никого не интересовало. Там меня ждали, а здесь я всем мешала.
Наконец я всё оформила, осталось получить билет на самолёт. Иду в министерство, получаю билет, выхожу в коридор, читаю: билет до Джакарты. С географией у меня было хорошо, но я подумала: может быть у них так задумано, что теперь в Кабул летят не через Термез, а через Джакарту. На всякий случай решила вернуться и уточнить. Захожу в кабинет и спрашиваю: «А что, теперь в Кабул летят через Джакарту?» Чиновник, который выдавал мне билет, схватился за голову, но было невозможно уже что-либо менять. И он отправляет меня в Кабул, оплатив билет, как до Джакарты. То есть я могла вести багаж хоть тонну совершенно бесплатно. Я позвонила всем, у кого мужья уже уехали, и сказала, что могу взять посылки.
Сам перелёт был тоже не простой. Сначала на Ту-104 до Ташкента, потом на маленьком самолёте до Термеза, а потом на Ил-14 до Кабула в кислородных масках, похожих на противогаз. Летим на большой высоте, кислорода не хватает, самолёт не герметичный. Внизу облака, Гиндукуш, горные вершины и хребты, покрытые снегом, ледники. Ни души, ни селения. А с крыла самолёта непрерывно что-то капает. Ну, думаю, всё. Упадём, зароемся в сугробе, и никто нас никогда не найдёт. И как-то мне стало спокойно. Ну, значит, как будет, так и будет. И спокойно приземлилась на Кабульском аэродроме.
Выгрузили меня со всем моим не маленьким багажом посреди громадного зеленеющего поля, окруженного со всех сторон круглыми холмами предгорья, а за ними снежные вершины Гиндукуша. Апрель. Тишина. Над аэродромом высоко в небе поют жаворонки. Всех быстро разобрали. Меня никто не встречал. Я сидела посредине аэродрома, и никто ко мне не подходил. Девчонка, в чужой дикой стране, не зная ни обычаев, ни языка, без денег, я сидела на своём чемодане и не знала, что же мне делать? Подошла группа афганцев, в длинных пыльных рубахах, в чалмах и деревянных ботинках. Начали что-то говорить и махать руками. Так продолжалось некоторое время. Как потом я выяснила, им нужны были деньги за то, что они отнесут мои вещи на таможню. Переводчика не было. Я понять ничего не могла. Было такое чувство, что меня взяли в плен какие-то дикие племена. Когда они поняли, что от меня им ничего не добиться, то взяли мои чемоданы и потащили их в маленькое, одноэтажное, бетонное здание. Как оказалось, это и была таможня. Там нашёлся русский представитель, который быстро всё понял, и отправил меня в СОВЕКО. Проверили мои документы, сверили цвет глаз (зелёный), дали мне денег и отправили в столовую при посольстве. Обеды там были вкусные. Работали в этой столовой жёны сотрудников посольства. Количество обедов, строго ограниченное, рассчитывалось по предварительной записи. Я, измученная, стояла, прислонившись к стене возле двери в столовую, как вдруг открылась дверь, и из неё вышел сытенький и розовенький мой супруг. Он же не мог пропустить обед. Я была ему на десерт. Но он мне уже десертом не казался.
Как потом он мне объяснил, ему просто не дали машину, чтобы уехать из Джелалабада мне на встречу. А это пять часов езды по горной дороге. Тогда он сел на афганский автобус, который вёз гарем в Кабул, и уехал без всякого разрешения. На горном перевале машину остановили люди, вооружённые автоматами, проверили документы и, посовещавшись, отпустили. Слава Богу! Он приехал в Кабул, в посольство, где ему сказали, что самолёт ещё не прилетал, и он ушёл обедать. То, что мы встретились, это было чудо, потому что меня уже хотели отправить совсем в другой посёлок, и кто знает, произошла бы вообще эта встреча когда-нибудь. Я, конечно, предполагала, что мой муж авантюрист, но не до такой же степени. Меня всё-таки покормили чем-то жиденьким, и мы пошли погулять по Кабулу. Я наконец поняла, куда я попала, и что дальше будет ещё интересней.
Переночевав в какой-то халупе на раскладушках, которые стояли там в несколько рядов, мы, наконец, отправились к месту своего назначения в кабине грузовика. Нас было трое: водитель-афганец, я и Алёша. Машина везла груз с продовольствием для строителей и оказалась там случайно. Получается, что нам очень повезло. Дорога шла по краю ущелья. На дне глубоко внизу узкой ленточкой поблёскивала река Кабул. Дорога местами осыпалась, и машина ехала практически на трёх колёсах. Водитель в таких опасных местах бросал руль и делал намаз. Но, как ни странно, в Джелалабад мы благополучно доехали часов за пять. А жить то негде.
Джелалабад. Утро. Завтрак в Вазир-хане. Абросовы Алексей Андреевич и Ольга Григорьевна.
Визир-хана, что в переводе обозначает дом хана, куда предполагалось нас поселить, представляла собой кусок земли соток двадцать. Посередине большой каменный дом, в несколько комнат. По периметру участка — подсобные помещения. Остальное место занимал сад Визира с цветниками, апельсиновыми, банановыми деревьями и огромной шелковицей. За садом ухаживал садовник. Весь участок огораживала толстая глинобитная стена четырёхметровой высоты. У ворот дежурили солдаты. Помещение, в которое мы должны были поселиться, было ещё занято, и нас приютили на время супруги Соколовы Эдик и Татьяна, наши друзья по Союзу. Через некоторое время освободилась маленькая комнатка, бывшая гардеробная хана. Алёша пристроил из фанеры терраску и мы, наконец, стали жить отдельно от всех. Абсолютно без всяких удобств. Без воды, без газа, без туалета. На участке был кран, из которого можно было набрать воды. Общий туалет на улице. На улице же стоял титан с водой, который топился дровами, и рядом — керосинка в ящике из-под тушенки, чтобы не задувало ветром. Не было ни электричества, ни телефона, ни телевизора. Только иногда, когда заводили жеску, можно было включить лампочку. Пыльные бури, температура +50 в тени. Москиты, скорпионы, тарантулы. Шершни, змеи, вараны, мыши — дополняли общую картину нашего существования. Это была моя заграница, моя школа жизни.
А пока мы с Татьяной Соколовой пытались приготовить хоть какую-нибудь еду для своих мужей. Хорошо, что я прихватила из Москвы книгу «О вкусной и здоровой пищи». Готовить мы не умели и никогда этого не делали. Но, как говорится, было бы желание. А оно было, и мы постепенно научились. Условия непростые: керосинки доставляли нам много хлопот. В конце концов, мы приспособились. Поставили их на улице, в ящики с подветренной стороны. На окна натянули москитные сетки. Электричества не было, не было и кондиционеров. В нашей комнате поместилось две раскладушки и шкаф. Чтобы открыть шкаф, нужно было сложить раскладушки. На шкафу лежало мыло. И когда начинались землетрясения — а они были очень часто — мыло падало со шкафа на кровать.
Вскоре оказалось, что не приехала копировщица. Срочно требуются кальки с геологических чертежей. Меня быстро оформляют на работу, но не через СОВЕКО, а на службу к королю Захир Шаху, всего на несколько месяцев. Чтобы пот не капал на кальку, я клала на неё махровое полотенце. Кальки были батистовые, из тончайшей хлопковой ткани, обработанной клеем. Зарплату приносил афганец, кланялся и получал бакшиш (чаевые).
Улица в Джелалабаде.
Джелалабад — это оазис, расположенный в долине реки Кабул, окружённый горными хребтами, покрытыми снегом. С вершин талая вода по трубам стекала в город, питая его и сады чистой холодной водой. Это афганские субтропики. Зима — самое лучшее время года для жизни в городе. Лето — это ад. Температура +50 в тени. Когда выходишь из помещения на улицу, сразу обдаёт жаром, как из печи, и невольно закрываешь глаза, они пересыхают. Жизнь в городе замирает. На улицах в пыли валяются бездомные собаки и остаются советские специалисты. Население уходит в горы.
Мужчины начали болеть кожными заболеваниями. Потница, красная сыпь и нестерпимый зуд. Болезненные уколы хлористого кальция и приём его внутрь помогали плохо; приходилось просто терпеть. Работать стали с 5 утра до 8 и с 8 вечера до 11. Днём старались спать, а ночами играли в преферанс, на двух столах. Один для новичков, другой для более опытных игроков. И так до утра. Всю ночь работала жеска. Горел фонарь, освещая небольшое пространство во дворе, где лежала штанга с блинами и стоял стол для Пинг-Понга. Других развлечений не было, телевидения тоже. Спали на раскладушках, наливая на неё воду. Ночью жара не спадала, просто уходило солнце и становилось темно. Воду пили только кипячёную. Всё время топили титан на улице.
У нашего главного геолога были слишком грязные штаны; мужчины решили их сжечь в топке титана, но они почему-то не хотели гореть. Хозяин обнаружил пропажу и успел вытащить их из топки полусгоревшими. Был большой скандал. В штанах оказался тайник, в котором он хранил все свои сбережения. Деньги не сгорели. Штаны купили вскладчину. Новые.
Рынок в Джелалабаде.
За продуктами нас водил дежурный Гриша. Заходили на рынок и в ближайшие дуканы. Хлеб — тонкие лепёшки размером с поднос, серо-бурого цвета — стопками лежали на половичках. Ничем не прикрытые от пыли, они скрипели на зубах. Не сразу, но привыкли и к этому. Холодильников не было. Всё что покупалось, сразу же съедалось. Покупали живых кур, которых надо было убить и ощипать. Это делали нам афганцы-оскары, которые были приставлены к нам для помощи по хозяйству и для охраны. С кур они просто снимали шкурку вместе с перьями, оставляя голую тушку. В дуканах холодильников не было. Чтобы не испортились яйца, их хранили в кувшинах с холодной водой. Если этого не сделать, то в них начиналась жизнь, и наседки не надо. Разбиваешь яйцо, а там уже бьётся сердце. Сначала мы пугались.
Воду хранили в пористых, глиняных сосудах. Вода сочилась через поры, испаряясь, охлаждала кувшин и воду в нём. Всё, что покупалось в дуканах, тщательно мылось в растворе марганцовки. Даже крупа. Соль-номак цвета земли, перемешанная с пылью, вызывала отвращение. Я разводила её водой, фильтровала и выпаривала. Афганцы смотрели на эту соль и не понимали, что это такое. Чтобы помыться, ледяную воду из крана наливали в большие кастрюли и ставили на солнце. Она так сильно нагревалась, что её приходилось разбавлять холодной водой.
Дверь в нашу комнату была под шелковицей. Громадное дерево буквально гудело от ос и шершней. Сладкие плоды, похожие на малину, жёлтого цвета, сыпались с дерева, покрывая землю под ним. Однажды шершень сел мне на ботинок, дополз до голой ноги и укусил. Нога от боли отнялась до бедра, я буквально её волочила. Болела очень долго. Остался шрам на память.
На подоле своего сарафана краем глаза увидала тарантула, изо всех сил махнула по нему рукой. Он отлетел, ударился в стену и разбился. Сложил свои лохматые ножки, и оказался таким маленьким и жалким. Мне стало стыдно и жаль его. А живой он был см 8 в диаметре. Очень страшный, лохматый, чёрный паук. Скорпионов мы находили везде. На кухне, в туалете. Насекомое похоже на рака, только тоньше, и хвост загнут не к брюшку, а к спинке. В случае опасности он нападает первым.
Всюду цвели левкои и флёрдоранж. В дуканах продавалось разное барахло, пыльное и грязное. И очень хорошая, английская пряжа. Но вывозить её, как пряжу, было запрещено. Только в изделии. И все научились вязать. Это было главным нашим занятием, кроме готовки еды и стирки.
Точильщик ножей.
В Кабуле можно было заказать каракулевую шубу, но вывести её — только одев на себя, какая бы жара ни была. К тому же она стоила, как автомобиль. На рынке в Кабуле можно было купить золотые, царские монеты и сделать зубы, чтобы вывести золото в Союз. Мы копили деньги на квартиру. От жары еть не хотелось. Много пили компотов, соков, ели фрукты. Я такого обилия сортов винограда никогда не видела. Самый простой и дешёвый — дамские пальчики. Апельсины, мандарины, абрикосы, персики и дыни! Мозаре шериф. Они лопались на бахчах, если рядом проскачет всадник. Фрукты, тепло, солнце — всё это сыграло и положительную роль: бесплодные женщины уезжали счастливыми. Мальчик, приехавший на таких кривых ножках, что ему трудно было ходить, уехал стройный как тополёк. А у кого-то забарахлила щитовидка, обострились хронические заболевания.
В нашей Вазир-хане жила группа молодых специалистов без жен. Они были молодые и весёлые. Но им не хватало женского общества, и они искали любой возможности с нами пообщаться. И вот приходит ко мне наш маркшейдер Володя Кабанов. Известный хохмач и балагур. Под мышкой держит градусник и говорит мне хриплым голосом: я заболел. Меня может спасти только земляничное варенье. А я когда-то угощала его этим вареньем, которое привезла из России. Вынимает градусник, а там 42. Я так испугалась, что готова была отдать ему всё, что осталось, только бы он поправился. Как потом оказалось, он держал градусник кончиком наружу, а так как температура воздуха 49, то и температура на термометре была 42, тряси не тряси. Она могла быть и 49, если шкала на термометре позволяла бы. Вот проказник! Но он потом погиб. В тоннеле произошёл вывал породы. Камнями раздробило ему внутренности, но он был жив, пока не сняли камень.
В Вазир-хане жила семья Костроменковых с маленьким сыном около трёх лет. Он не понимал, почему ему так жарко, жаловался маме. Раздевался и бегал по саду голышом, раскидывая трусики везде, где попало. Ему одевали новые трусы, и так весь день. Вечером их собирали всем миром и приносили его маме. Не мог же сын советского специалиста бегать по саду голым.
Вазир-хана Джелалабад. Садовник-баба.
Его оставляли иногда мне, чтобы приглядеть за ним, когда родители ездили за покупками в Кабул — четыре часа туда и четыре обратно. А Сашенька был очень шустрый мальчик. Вдруг я вижу, как он бежит по дорожке в саду, а за ним, с мотыгой в руке, бежит наш садовник (баба-дед) и ругается, и кричит, и машет мотыгой. Я понимаю, что не успеваю наперерез и наблюдаю за происходящим с ужасом. И вдруг эта крошка останавливается, поворачивается к садовнику и говорит ему: «А салом Аллахом, баба!» Садовник бросил мотыгу, воздел руки к небу и запричитал: «А салом Аллахом, бача (сынок)». Этого Сашке было достаточно, чтобы скрыться. Да и я уже добежала, в полуобморочном состоянии. Что он натворил? Я так и не знаю. Мир тесен. Много лет спустя Саша Костроменков и мои дети, несмотря на большую разницу в возрасте (около шести лет), оказались студентами в одной группе Мосты и Тоннели МИИТа.
В нашей Вазир-хане кроме Сашеньки жили ещё дети: Гена Гуськов, Саша и Миша Власовы. Какое-то время жили две дочери Стеблова — Лена и Марина. Дочка Кибальникова и дочка Вани Ермакова. Целая детская компания, за которой нужен был глаз и глаз.
Никаких вещей купить там было невозможно, и мы оплачивали чеки на наши советские товары афганями, по курсу через СОВЭКО. Это был настоящий грабёж, к тому же половину зарплаты мы отдавали в помощь слаборазвитым странам. На мои денежки, которые я заработала копировщицей, мы оплатили телевизор, магнитофон, швейную машинку, стиральную машинку «Рига», холодильник «Зил», а также пианино. А на Алёшины деньги — машину «Москвич», которую мы планировали взять деньгами, чтобы оплатить кооперативную квартиру, какую-нибудь мебель и подарки: часы, швейную машинку. У нас не было ничего, кроме моего чемодана, в котором сейчас хранятся ёлочные игрушки.
Кроме нашей Вазир-ханы в Джелалабаде были ещё два района Кабуэль и Дарунта, где жили специалисты. В Кабуэле, кроме русских и узбеков жила и чешская семья с маленькой девочкой Эвикой. Девочка научилась говорить по-русски лучше, чем по-чешски. И родители очень хотели, чтобы девочка не забыла русский язык, когда вернётся на Родину. Там же во дворе на цепи сидел медвежонок — маленький и хорошенький — который быстро вырос и превратился в страшную зверюгу, мимо которой и ходить-то было страшно. И его пристрелили. А мясо съели. Мясо по вкусу напоминает буженину.
Посёлок Дарунта был построен советскими специалистами на пустом месте. Там же была построена больница, в ней работал опытный врач хирург Иван Иванович. Среди наших специалистов был один мужчина, который очень мучился болями в области печени. Иван Иванович уговорил его на операцию, которую провёл успешно. У больного оказался аппендицит под самой печенью. Ещё немного, и он мог бы разлиться. Слава Богу, всё обошлось благополучно.
Однажды нам организовали поездку в Немлю: в парк, где находилась королевская резиденция. Нас посадили в кузов грузовой машины, и мы поехали. Дорога проходила по высохшей пустыне, населённой варанами. Их было очень много и они, большие и маленькие, похожие на крокодилов, неслись с довольно большой скоростью рядом с машиной. Зрелище было жуткое. Белокожие, в открытых сарафанах, без всякой охраны, без мужчин, в открытой машине. Молодые и весёлые… Мы даже не представляли, какой опасности мы себя подвергаем. Среди этой пустыни был разбит парк, как зелёный остров с громадными деревьями и фонтанами. Парк произвёл на меня меньшее впечатление, чем пустыня.
Нашу Вазир-хану охраняли солдаты-афганцы. Они же нам помогали по хозяйству. Возле ворот стояла плетёная деревянная кровать-чепаркет, на которой они отдыхали. Один раз караульный упал во сне с кровати и вывихнул руку. Наши ребята среди ночи повезли его к афганскому врачу. А тот, узнав, что солдат уснул на посту, вместо помощи дал ему в ухо. Пришлось везти к Ивану Ивановичу, и он помог.
Однажды наши солдаты привели ко мне совсем молоденького парнишку, мне незнакомого, и знаками просили помощи. У него на запястье был огромный фурункул. Но он же мусульманин, а кто я? Случись что, могут быть неприятности. Мусульманин не должен брать ничего из рук неверного. К тому же я была самая молоденькая, а значит и самая неопытная среди всех проживающих там женщин. Как они почувствовали, что я могу им помочь? А у меня действительно был опыт по лечению фурункулёза. Стоят втроём и просят. Помоги! Я у них на глазах испекла луковицу в печке, остудила, разрезала на две части и одну часть привязала к руке. Сказала, чтобы приходил завтра. На следующий день сняла повязку и натянула кожу с обратной стороны. Гной брызнул фонтаном, обрызнув и меня. Я слегка обработала рану, привязала оставшуюся половину луковицы, а на следующий день, аккуратно, пинцетом вынула гнойный мешок из раны. Рана зажила очень быстро. Слава Богу!
Афганцы. У автомобиля.
У нас был шофёр афганец. Однажды он пришёл и сказал, что купил себе ещё одну жену тринадцати лет. Почему такую маленькую? Ничего, подрастёт. Такая дешевле.
По улице ездили автобусы, похожие на грузовики с очень высокими бортами, расписанные и украшенные всем, чем можно и не можно. Для того, чтобы стать водителем, нужно прослужить у водителя три года келенаром. Ездит он не в автобусе, а снаружи, сзади зацепившись за что-то. Как раньше говорили — на колбасе, или на буфере. И только потом можно стать водителем.
/… /
Арыки, мула на минарете, восточная музыка. И совершенно особенные восточные ароматы. Это всё Афганистан.
Зима. Совершенно неожиданно выпал снег. И много. В этом было что-то родное. Как привет из России. Мы слепили бабу, играли в снежки. Но снег всё шел и шел, и начали ломаться деревья: пальмы, бананы. Нам стало не по себе. Мы радуемся, а у них горе. Перестали играть и веселиться. Это могло вызвать раздражение и плохие мысли у Афганцев.
Прошла зима, наступила ранняя весна. Всё зацвело. У нас был свой угол, мы жили трудно, но самостоятельно. Мне уже шел двадцать четвёртый год. Я поняла, что у меня будет ребёнок. Тихое счастье, покой, радостное ожидание. Это были дни настоящего счастья. И вдруг телеграмма: вылетай немедленно, мама умирает. Это было горе горькое.
Пропало моё счастье. Мама была для меня, как свет в окошке. Я прилетела в Москву 4 апреля 1962 г., забрала маму из больницы под расписку, она прожила ещё месяц на морфине. В те минуты, когда боль отступала, она просила, чтобы я и Миша (сын брата) сели поближе, и чтобы я читала вслух для Миши «Денискины рассказы» Виктора Драгунского. И мы смеялись до слёз, и мама с нами. Мишка заболел и лежал в постели в той же комнате, что и мама. Мама говорит:
— Хоть бы ты поскорее поправился.
— Я то, бабушка, поправлюсь, а вот ты умрёшь.
— Да я знаю.
Мише было восемь лет. Мама умерла 1 мая, за окном играл духовой оркестр, шла демонстрация. Это была Пасхальная неделя 1962 г. Я была рядом. Как ни странно, я не могла плакать, а появилось чувство умиротворения, и я посмотрела наверх, в тот угол, где висела икона Божией Матери Казанская. Слёзы пришли потом.
Все деньги, которые мы накопили, мы истратили на похороны мамы. Подарков я не привезла. Не по жадности; вылетела срочно, по вызову, было не до подарков. Да и в Джелалабаде не было таких магазинов, где можно было бы купить, что-либо приличное. К тому же от меня уже все отвыкли, и я везде была лишняя, а своего угла у нас так и не было.
В конце концов, меня приютили родители мужа. Спасибо им. Это был год, когда Москва переживала нашествие клопов и тараканов. И все морили их кто чем мог. И я помогала Алёшиным родителям. Мазали керосином и посыпали дустом. Мне нельзя было этого делать. Никто не знал, что это отрава не только для клопов, но и для людей, особенно для беременных. К тому же, очень пожилой отец А. А. всё время мазался какой-то сильно пахнущей мазью, а меня тошнило от всех запахов. Устраиваться на работу беременной? Мне показалось неприлично. Я жила на маленькое пособие, которое приходило мне от мужа. Размер пособия от него не зависел. Я могла купить две сосиски с горошком и стакан черешни. Это было всё, что я могла себе позволить. Но мне надо было ещё скопить денег на пелёнки, распашонки и детскую кроватку. Всё нужно было сделать самой. Помощи ждать было неоткуда. Алёша улетел дорабатывать контракт, к моменту рождения ребёнка контракт ещё не заканчивался. А купить кроватку было не так-то просто. Её надо было караулить, когда привезут в магазин. Хватать и тащить.
В это время оказалась в декретном отпуске моя хорошая подруга по Метрогипротрансу Наташа Горбатова. И мы с ней встречались утром у метро Динамо и шли в парк при стадионе, гуляли там целыми днями. Или сидели на скамеечке и тоненьким крючочком обвязывали пелёнки, чтобы нигде не было рубчика. Готовые пелёнки мы не покупали, потому что они были очень маленькие; завернуть в них ребёнка просто невозможно. Поэтому покупали в магазине бязь, батист или мадаполам и делали пелёнки сами. Врачи говорили мне, что возможен выкидыш и что бы я была осторожна.
Моя старшая двоюродная сестра Галина уговорила меня отправиться с ней на теплоходе до Астрахани и обратно. Врач сказал, что это будет хорошо, потому что я буду сидеть в шезлонге на палубе, а не бегать по Москве. Очень тяжело пережив смерть мамы, а потом и путешествие по Волге, я, как и следовало ожидать, родила девочку раньше времени. И хотя она была уже достаточно крупная, сохранить её не смогли, и она умерла через двадцать дней. Муж был в Афганистане. Я почернела душой и телом. Сидела одна на кухне, на табуретке. Пришла Ирина и сказала всем, что Ольга сидит вся чёрная. Ни дома, ни мужа, ни работы, ни денег, ни кого-нибудь, кто мог бы мне помочь или хотя бы пожалеть. Но я как-то выжила.
Приехал муж. Буфет поставили поперёк комнаты, отгородив нашу кровать. Я поступила на работу. У нас появился свой угол за буфетом и работа. Я восстановилась в институте, но вскоре снова забеременела, и институт пришлось бросить. У меня оказалась двойня, которую никто не мог определить. Меня все врачи ругали, что я много ем, поэтому поправляюсь вдвое больше нормы. Я сидела на очень строгой диете, теряя силы, ходила, держась за стенки. Я чувствовала, что у меня двойня. Как потом выяснилось, двойни были в роду у мужа. Мне предлагали сделать рентген. Но я отказалась. Сказала: хоть пятеро, рентгена делать не буду. Со своей-то талией в 56 см у меня во время беременности произошли изменения в позвоночнике и в тазобедренных суставах, которые мучают меня до сих пор. Когда попала в роддом, я сказала врачам совершенно уверенно: имейте в виду — у меня двойня. Созвали консилиум. Человек пять. Одни говорят: похоже, двойня. Другие — нет.
И только когда родился сынок, врачи сказали, что вот теперь ясно, что у вас двойня. Как можно не понять, что должна родиться двойня? Это же не какая-то бородавка, это довольно крупный для двойни ребёнок с ручками и ножками и с головкой. Весом 2550 и 2400 г. А меня мучили голодом и не пускали в декретный отпуск. После этого я перестала верить врачам.
Я была такая счастливая. Вся моя дальнейшая жизнь была посвящена борьбе за детей. Я очень боялась за них. И все свои силы, уменье и возможности — всё отдавала детям. Понадобилась бы моя жизнь, даже не задумалась бы!
Подробнее...