Правкруг.рф

 ПРОСКОМИДИЯ             (Закон Божий)

«Проскомидия» - слово греческое и значит: принесение. Так называется первая часть Литургии от обычая древних христиан приносить хлеб, вино и все нужное для совершения Литургии, поэтому, и самый хлеб, употребляемый на ней, называется просфорою, что значит: приношение. Хлеб (просфора) должен быть квасный (поднявшийся), чистый, пшеничный. Просфора должна быть круглою и состоять из двух частей во образ двух естеств Иисуса Христа - Божеского и человеческого. На верхней части просфоры имеется печать с изображением креста и по углам его - начальные буквы имени Христа Спасителя ИС. ХР. и греческого слова: НИ-КА, что означает: Иисус Христос побеждает. Вино для Таинства требуется виноградное, красное, потому что красный цвет напоминает цвет крови, вино смешивается с водой в воспоминание того, что из прободенного ребра Спасителя на кресте истекли кровь и вода.

Для проскомидии употребляется пять просфор в воспоминание чудесного насыщения Христом пятью хлебами более пяти тысяч человек, каковое обстоятельство дало Иисусу Христу повод учить народ о духовном насыщении и о нетленной, духовной пище, подаваемой в Таинстве Св. Причащения (Иоан. 6, 22-58). Но собственно для причащения употребляется одна просфора (Агнец), по слову апостола: «один хлеб, и мы многие - одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор. 10, 17), а потому по своей величине эта просфора должна соответствовать числу причастников.

В раннее время, начиная с IV века, хлеб и вино для совершения евхаристии в константинопольской традиции приготовлялись в отдельном от храма небольшом здании — скевофилакии, а в Сирии — в пастофории, особой комнате внутри храма.     

К VIII в. в Константинополе приготовление хлеба и вина к литургии было уже существенно ритуализировано. Первоначально приготовление сводилось только к отбору лучших хлебов и разбавлению водой наиболее качественного из принесенного народом вина. В VIII в. уже существовали особые молитвословия на приготовление Даров, а из литургийного хлеба особым образом вырезалась часть.  С этого времени византийская литургия немыслима без особого обряда протезиса. В VIII в. и далее — по крайней мере, до 1204 г., — обряд протезиса в константинопольской Св. Софии происходил в скевофилакии. Однако с появлением обряда протезиса для него может выделяться особая ниша в наосе, чаще всего размещавшаяся к северу от алтаря.

В XII–XIV вв. обряд протезиса подвергся окончательному усложнению и приобрел уже современную форму с использованием многих просфор и четкой фиксацией молитвословий над каждой из них. Важным изменением в отношении к обряду протезиса, укоренившемся к XIII в., стало запрещение совершать его диаконам, раньше его совершали именно они. Итак, с XIII в. обряд протезиса уже воспринимается как особое необходимое священнодействие, символ жертвы, и поэтому он должен совершаться только священником, и поэтому же зона протезиса перемещается в алтарную часть — или непосредственно в алтарную апсиду, или в соединяющуюся с ней северную апсиду. Так протезис из объема внешнего по отношению к алтарю (действительно, Дары приносятся из протезиса в алтарь) становится частью алтарного пространства.

СОВЕРШЕНИЕ ПРОСКОМИДИИ   (Закон Божий)

Приготовившись, по церковному уставу, к совершению Литургии, священник и диакон читают пред закрытыми царскими вратами так называемые «входные» молитвы и облачаются в алтаре в священные одежды. Подойдя затем к жертвеннику, священник, благословив начало проскомидии, берет первую (агничную) просфору и копием делает на ней трижды изображение креста, произнося: «в воспоминание Господа и Бога, и Спаса нашего Иисуса Христа». Это значит: проскомидия совершается по заповеди Иисуса Христа. Из этой просфоры священник копием вырезает средину, в форме куба, с произнесением слов прор. Исаии: «яко (как) овча на заколение ведеся и яко агнец непорочен, прямо стригущего его безгласен, тако не отверзает уст своих; во смирении его суд его взятся; род же его кто исповесть; яко вземлется от земли живот (жизнь) его» (Ис. 53, 7-8).

Эта кубическая часть просфоры называется Агнцем (Иоан. 1, 29) и полагается на дискос. Затем священник крестообразно надрезает с нижней стороны Агнец с произношением слов: «жрется (приносится в жертву) Агнец Божий, вземляй (взявший на Себя) грех мира, за мирский живот (жизнь) и спасение», и прободает правую сторону Агнца копием, произнося слова евангелиста: «един от воин копием ребра Ему прободе и абие (тотчас) изыде кровь и вода; и видевый свидетельствова и истинно есть свидетельство его» (Иоан. 19, 34). Сообразно с этими словами в чашу (потир) вливается вино, смешанное с водою.

 Из второй просфоры, называемой «богородичною», священник вынимает одну частицу в честь Божией Матери и полагает ее по правую сторону Агнца на дискосе.

Из третьей просфоры, называемой «девятичинной», вынимается девять частиц в честь святых: Иоанна Крестителя, пророков, апостолов, святителей, мучеников, преподобных, бессребреников, Богоотец Иоакима и Анны и того святителя, имени которого совершается Литургия. Эти частицы полагаются по левую сторону Агнца на дискосе, по три частицы в ряд.

Из четвертой просфоры вынимаются частицы за живых и полагаются ниже Агнца на дискосе.

Из пятой - за умерших и полагаются ниже частиц, вынутых за живых.

Наконец, вынимаются частицы из просфор, подаваемых верующими, одновременно прочитываются соответствующие «поминания» о здравии и спасении живых и об упокоении усопших рабов Божиих; частицы из этих просфор полагаются вместе с частицами, вынутыми из четвертой и пятой просфор.

По о. А. Шмеману:

На дискосе – Церковь, как образ Царства Божия.

С богословской точки зрения, самым примечательным в проскомидии является ее чин, состоящий в некоем СИМВОЛИЧЕСКОМ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИИ. Приготовление евхаристического хлеба совершается как заклание Агнца, вливание вина в чашу как излияние крови и воды из ребер распятого Христа и т. д. При этом очевидно, что весь этот достаточно сложный символический обряд никоим образом не заменяет собою самой Литургии, приготовлением к которой он является.

Поэтому неизбежно возникает вопрос: в чем же смысл этих символов?

Хотя и не сводимый к одной истории, вопрос этот требует, прежде всего, понимания исторических причин, определивших развитие нашей теперешней проскомидии. Исходной точкой этого развития является, вне всякого сомнения, самоочевидное для раннего христианства участие всех членов Церкви в евхаристическом приношении. В сознании, в опыте и в практике ранней Церкви евхаристическая жертва не только приносится от лица всех и за всех, но приносится всеми, и потому основой и условием ее является реальное приношение каждым своего дара, своей жертвы. Каждый приходящий в собрание Церкви приносит с собою все то, что «по расположению сердца» (2 Кор. 9, 7) он может уделить на нужды Церкви, и это значит — на пропитание клира, вдов, сирот, содержащихся церковью, на помощь бедным, на все то благотворение, в котором осуществляет себя Церковь как любовь Христова, как забота всех о всех и служение всех всем. Именно в этой жертве любви укоренено евхаристическое приношение, в ней имеет свое начало; и для ранней Церкви это так самоочевидно, что, согласно одному свидетельству, дети-сироты, живущие на иждивении Церкви и не имеющие что принести, участвуют в этой жертве любви приношением воды.

На дьяконах лежит ответственность за принятие от приходящих их даров, за их сортирование и за приготовление той части их, которая, как выражение этого приношения, этой жертвы любви, составит «вещество» евхаристического таинства.

Постепенно, однако, эта первоначальная, как бы семейная практика участия всех в приношении Даров стала усложняться и видоизменяться. Быстрое увеличение числа христиан, а ими — особенно после обращения в христианство самой империи — стало фактически почти все население, сделало практически невозможным приношение в евхаристическое собрание Церкви всего необходимого для церковного благотворения и для житейских нужд общины.

Благотворение, выделившись постепенно в особую сферу церковной деятельности, перестало внешне зависеть от евхаристического приношения. Тут, однако, и подходим мы к самому главному для понимания проскомидии. Ибо столь очевидной была в сознании Церкви внутренняя связь между Евхаристией и «жертвой любви», внутренняя зависимость одной от другой, что приготовление Даров, перестав быть выражением практической нужды, осталось как обряд, эту внутреннюю зависимость выражающий, эту внутреннюю связь осуществляющий.

Подлинный смысл того поминовения, которое в понимании верующих свелось к одному из видов молитвы «за здравие» и «за упокой», то есть все к тому же предельно индивидуализированному и утилитарному пониманию церковного богослужения. Тогда как основной смысл этого поминовения как раз в его жертвенном характере, в отнесении всех нас вместе и каждого в отдельности к Христовой жертве, в собирании и созидании вокруг Агнца Божия новой твари. И в том сила и радость этого поминовения, что преодолеваются в нем перегородки между живыми и мертвыми, между земной Церковью и небесной, ибо все мы — и живые и усопшие — «умерли, и жизнь наша скрыта со Христом в Боге», ибо собрана на дискосе вся Церковь во главе с Божией Матерью и всеми святыми, ибо все соединены в этом приношении Христом Своего прославленного и обоженного человечества Богу и Отцу. Поэтому, вынимая частицу и произнося имя, не просто о «здравии» — своем или своих ближних — печемся мы, и не о «загробной участи» умерших; мы приносим и отдаем их Богу в жертву «живую и благоугодную», дабы сделать их причастными «неисчерпаемой жизни» Царства Божия. Мы погружаем их в прощение грехов, воссиявшее из гроба, в ту исцеленную, восстановленную и обоженную жизнь, для которой создал их Бог.

На Литургии всегда бывает поминовение всех верующих. Поминовение во время Анафоры, самое главное поминовение исторически, потому что проскомидия не сразу появилась в церковной практике – это достаточно поздний чин, а во время Анафоры – с самого начала существования церкви.

В момент принесения евхаристической жертвы, когда освящаются Дары, а по учению свв. отцев,  в частности Николая Кавасилы, само освящение Даров – это и есть принесение жертвы. В момент принесения евхаристической жертвы как раз наиболее уместно поминовение всех людей. Последняя часть анафоры посвящена поминовению православных, исторически и богословски это важнейший момент поминовения.

по М. Арранцу:

Обряд «проскомидии»  перед  началом литургии еще в VII в. не существовал. В VIII в. появилась только одна молитва: «Боже, Боже наш, Небесный Хлеб...» в Литургии свт. Василия Великого, и в Италии «Господи, Боже наш, положивый Себя агнца...»  в Литургии свт. Иоанна Златоуста (может быть, александрийского происхождения). Современный чин дополнялся очень долго.  Протезис в Св. Софии происходил вне алтаря и даже вне храма. Он совершался в скевофилакии или сосудохранилище.  Отсюда возникает эта Византийская Проскомидия - отдельно от литургии, отдельный чин приготовления, поскольку совершается не в храме, а в отдельном помещении, постольку Проскомидия отделена от литургии. В Св. Софии великий вход совершался одними диаконами, входившими в храм из скевофилакии через двери левого нефа. Их встречал император, который шел перед диаконами до самого престола при пении Херувимской теми же диаконами.    Во всех древних византийских храмах протезис совершался в отдельном приделе храма, не имеющем прямого входа в алтарь.                    

по Х. Матеосу:

До VIII века приготовление даров совершалось непосредственно перед началом Евхаристической Литургии, примерно как сейчас всё ещё совершается приготовление епископом на архиерейской Литургии. Всех нынешних молитв и поминовений тогда не существовало, они были введены, начиная с X столетия. Существовала лишь молитва о дарах, и она читалась после положения даров на престол. Собственно молитва приношения даров, её произношение вводилось возгласом диакона, всё ещё сохранившимся в ектенье: «О предложенных честных дарех, Господу помолимся». Молитва, следовавшая за этим возглашением, сейчас находится в конце проскомидии, перед Литургией: «Боже, Боже наш, Небесный Хлеб, Пищу всему міру, Господа нашего и Бога Иисуса Христа пославый, Спаса и Избавителя, и Благодетеля, благословяща и освящающа нас, Сам благослови предложение сие и приими е в пренебесный Твой Жертвенник. Помяни, яко Благ и Человеколюбец, принесших и их же ради принесоша, и нас неосуждени сохрани во священнодействии Божественных Твоих Тайн...».                                                       

по о. А. Шмеману:

Собрание, как первый литургический акт Евхаристии

Чтобы понять Евхаристическую Литургию, в ней нужно, прежде всего, увидеть шествие или странствие. Это шествие, это восхождение народа Божьего, Церкви на небо, в то небесное святилище, куда вознесся Христос и нас совознес с Собою. Начинается же это восхождение, когда верующие покидают свои дома и жилища, чтобы «собраться в Церкви», воочию явить себе и миру то новое единство, новую реальность — присутствием, исполнением которой является Церковь. ...Собираются верующие не для того только, чтобы «помолиться вместе», насладиться красотой службы, получить помощь и утешение. Их собирает в Церковь Сам Христос и собирает для участия в Его служении, в Его деле или «литургии». Литургия... есть жертва и... для участия в этой жертве, для принесения себя и своей жизни и всего мира в жертву, «собираются верующие в Церковь».

Литургия начинается, таким образом, с реального отделения Церкви от мира. 

...«вы собираетесь в церковь», — пишет ап. Павел коринфянам, и для него, как и для всего раннего христианства, слова эти относятся не к храму, а к природе и цели собрания.

Древняя Церковь со времен апостольских и в долгие три века гонений совершала Евхаристию не в специально на то устроенных храмах, а по домам верующих, а то и просто в катакомбах (в Риме это были подземные кладбища и коммуникации). Тем не менее, археологические исследования показали, что даже там, в довольно убогих условиях, было особое выделение «жертвенника», то есть места совершения духовного жертвоприношения. Как правило, это был стол, стоящий на небольшом возвышении (откуда и латинское название altare — «возвышение»).

Когда Церковь вышла из катакомб и религия христианская была легализована в Империи, стали появляться большие храмы, постепенно формировался тип «храмовой архитектуры».

В Риме (и в других местах) народ собирался в храм до прибытия священства, и ожидал священников в храме. В «Великой Церкви» (Святой Софии) Константинополя было несколько иначе. Народ собирался у входа в храм в специальном атриуме (крытой западной галерее), который был специально пристроен снаружи по всему периметру Святой Софии.

Поэтому, в отличие от современной практики, собрание в древности ПРЕДШЕСТВУЕТ входу предстоятеля, «Церковь, — пишет св. Иоанн Златоуст, — есть общий для всех нас дом, и вы предваряете нас, когда мы входим... Поэтому сразу после мы приветствуем вас преподанием мира», как и сейчас  «Мир всем» — «И духови твоему...».

Иконостас с двумя боковыми и центральными Царскими вратами в храме Софии Константинопольской находился не на входе в алтарь, а на входе в храм из притвора (нартекса). Вот, к примеру, как описывает вхождение во храм священника в начале утрени (после пения полунощницы, которая и сейчас, согласно часослову, должна совершаться в притворе)  архиепископ Солунский Симеон: «Полуночное пение окончилось. Двери храма отверзаются (!), как небо, и мы входим в него... настоятель пройдет чрез Царские врата, а прочие — по сторонам от него... Именно для богослужения в этом храме и в этих условиях и была составлена молитва «малого входа».

Вот эта молитва:

«Владыко Господи Боже наш! Ты установил на небесах чины и воинства ангелов и архангелов к литургисанию во славу Твою. Соверши вместе со входом нашим и вход святых Твоих ангелов, сослужащих с нами литургию, и вместе с нами славословящих Твою благость, ибо Тебе подобает всякая слава, честь и поклонение — Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и во всякое время и во веки веков».

Это был вход всех собравшихся на литургию верных, а не только священников. Потому и слова молитвы об ангелах, «сослужащих с нами литургию», относятся не к клирикам, идущим в алтарь, а ко всему собранию Церкви.  Преподобный Максим Исповедник в своей замечательной «Мистагогии» объясняет устройство православного храма. Он четко различает алтарь, в котором физически могут присутствовать только иереи, и общий храм. Но при этом он делает величайшее замечание об особом «преображении» храма и изменении его структуры во время литургии: «Храм есть алтарь в возможности, поскольку он освящается, когда священнодействие восходит к своей высшей точке. Но алтарь, наоборот, есть всегда храм». Эти слова так комментирует величайший знаток православной традиции, современный патролог А. Сидоров: «Храм является алтарем лишь в потенции, актуализируясь в качестве такового (т.е. становясь алтарем) лишь в высший момент службы. Но алтарь всегда актуально является частью храма». Итак, на момент совершения таинства Евхаристии весь храм актуально (!) становится алтарем. Пространство алтаря расширяется и выходит из своих обычных пределов. Алтарь наполняет собою весь храм, превращает весь храм в алтарь. Это очень важное замечание преподобного Максима: все верные на литургии стоят в алтаре.

Весьма значимы для нас комментарии Симеона Солунского о «входах» на богослужении. Утреня (как и литургия) начиналась в нартексе (притворе), где вместе с верными стояли и оглашенные, и отлученные. Но потом верные входили в храм. И вот как последовательность богослужения в данном месте комментирует ее (последовательности) описатель: «Ныне в начале молитвословия мы становимся вне храма, как бы вне рая, или вне самого неба, изображая одну только земную жизнь. Вместе с нами стоят иногда и кающиеся, или обращающиеся после отречения, ... а бывает и оглашаемые словом веры. Когда же врата отверзаются — по окончании песнопений, пропетых вне храма, — мы входим в Божественный храм, как бы в рай или на небо, а те (отлученные и кающиеся с оглашенными) остаются во вне. Это действие (вход в храм) означает, что нам уже отверзлись селения небесные, и мы уже получили доступ во святая святых (sic), восходим к свету, и, приближаясь, приступаем к престолу Господнему (!). Ибо мы идем к востоку, к алтарю, и возносимся, словно облаками, божественными словами и песнопениями, во внутреннейший храм, словно на воздухе на встречу Господа, Который, взойдя на небо, возвел и нас ввысь, и уготовал нам путь — Самого Себя, дабы нам всегда пребывать с нашим Господом, священнодействуемым о нас. Поэтому и врата отверзаются, и завесы отдергиваются, дабы этим показать, что отверзаются селения небожителей и вводятся в единение с насельниками земли».

А преподобный Максим Исповедник говорит об участии верных в Евхаристии как о вхождении в будущую жизнь, как «исполнение» еще только «будущего» явления Христа во Втором Его пришествии. Комментируя смысл того, что после апостольских чтений на литургии епископ сходит с кафедры и после этого бывают удалены оглашенные, он пишет: «Сошествие архиерея с кафедры и удаление оглашенных означает вообще Второе пришествие Великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, отделение грешников от святых и праведное каждому воздаяние».

Вхождением во храм мистически, таинственно изображается вхождение в Саму Вечность Божию, в Небесное Царство, куда вознесся Христос и нас с Собою и в Себе вознес.

Архиепископ Солунский подчеркивает, что восходим к алтарю мы все, приступаем к престолу Божиему — все вместе, вся Церковь. И это вхождение есть таинство, ибо изображает и священнодействует наше молитвенное вознесение к Тому, Кто пребывает на престоле Славы. «Отверзлись селения небесные, и мы уже получили доступ во святая святых»!            

по. А. Шмеману:

Само слово «церковь»  — означает, как известно, «собрание». «Собраться в церковь», в понятиях раннего христианства, значит составить такое собрание, цель которого — выявить, осуществить Церковь.

Это собрание ЕВХАРИСТИЧЕСКОЕ: на нем, как его завершение и исполнение, совершается «ВЕЧЕРЯ ГОСПОДНЯ», евхаристическое «преломление хлеба». В том же послании ап. Павел упрекает коринфян, которые «собираются так, что это не значит вкушать вечерю Господню» (11, 20). С самого начала, таким образом, очевидно и бесспорно это триединство — Собрания, Евхаристии, Церкви, и о нем, вслед за апостолом Павлом, единогласно свидетельствует все раннее предание Церкви.

Собрание, таким образом, есть первый литургический акт Евхаристии, ее основа и начало.    Все ранние памятники согласно свидетельствуют, что собрание  всегда считалось первым и основным актом Евхаристии. На это указывает и древнейшее литургическое наименование совершителя Евхаристии: предстоятель, первая функция которого и состоит в возглавлении собрания, в том, чтобы быть «предстоятелем братии».      

Соотносительность служений предстоятеля и народа, их сослужение выражается, далее, в диалогической структуре всех без исключения евхаристических молитв. Каждую из них собрание «запечатывает» словом Аминь, одним из ключевых слов христианского богослужения, связывающим в одно органическое целое предстоятеля и возглавляемый им народ Божий. Каждая из них (за исключением одной — «молитвы иерея о самом себе», читаемой во время пения Херувимской песни и о которой мы еще будем говорить на своем месте) произносится от нашего имени.

Надо твердо знать и помнить: в храм мы идём не для индивидуальной молитвы, мы идем собраться в Церковь, и сам видимый храм есть только образ того нерукотворного храма, который он знаменует. Поэтому «собрание в Церковь» есть действительно первое литургическое действие, основание всей Литургии, и не поняв этого, нельзя понять и всего дальнейшего тайнодействия. И когда я говорю: «Я иду в Церковь», это значит, я иду в собрание верующих, чтобы с ними вместе составить Церковь, чтобы быть тем, чем я стал в день крещения, т. е. членом — в полном и абсолютном смысле этого слова, членом Тела Христа, «Вы, — говорит Апостол, — Тело Христово, а порознь члены».  Когда охлаждается интерес к смыслу и сути литургии, литургия перестает быть живым сердцем жизни верующих. То есть, в таинственном смысле она таковым сердцем остается, но это не ощущается и не осознается той массой священнослужителей и народа, которая только лишь «приходит» на литургию и «отстаивает» ее.

«Где два или три собраны во Имя Мое, там Я посреди их». И чудо церковного собрания в том, что оно не «сумма» грешных и недостойных людей, составляющих его, а Тело Христово. Как часто мы говорим, что мы идем в Церковь, чтобы от нее получить помощь, благодатную силу, утешение. Но мы забываем, что мы и есть Церковь, что мы ее составляем, что Христос пребывает в своих членах и что Церковь не вне нас, не над нами, а мы во Христе и Христос в нас. И не в том христианство, что оно каждому дает возможность «личного совершенствования», а в том, прежде всего, что христианам дано и заповедано быть Церковью — «народом святым, царским священством, родом избранным» (1 Петр. 2, 9), являть и исповедовать присутствие Христа и Его Царства в мире.    И святость Церкви — не наша святость, а Христа, который возлюбил Церковь и предал Себя за нее, «чтобы освятить ее... дабы она была свята и непорочна».

...«собрание в Церковь» есть наше служение, наш главный долг.  

...современное «индивидуальное» вхождение в храм в любой момент богослужения нарушает сущность Литургии. Сохраняющий таким образом свою «индивидуальность» не знает, не нашел тайны Церкви, он не участвует в таинстве собрания, в этом чуде воссоединения раздробленной и греховной природы человеческой в богочеловеческое единство Иисуса Христа.

 И, наконец, если «собрание в Церковь» есть образ Тела Христова, то образ Главы Тела есть священник. Он предстоит в собрании и возглавляет его, и именно это возглавление делает из «группы христиан» — собрание Церкви в полноте её даров. Потому что, если по человечеству священник есть только один из собравшихся, самый, быть может, грешный и недостойный, то по дару Св. Духа, хранимому Церковью от Пятидесятницы и непрерывно передаваемому через возложение рук Епископа — он являет силу священства Христа.

Как святость собрания есть святость не людей, составляющих его, а освящение Христово, так и священство священника — не его, а Христово, данное Церкви, потому что она сама есть Тело Его.

Священник — не «представитель» и не «заместитель» Христа. В Таинстве — он Сам Христос, подобно тому как собрание — Тело Его.

Поэтому и облачение священника связано с собранием, ибо оно есть образ, икона — единства Христа и Церкви.

Белая одежда — подризник или стихарь — есть, прежде всего, та крещальная белая риза, которую каждый из нас получил в крещении. Это одежда всех крещеных, одежда самой Церкви, и, надевая ее, священник являет единство собрания, объединяет всех нас в себе. Епитрахиль — это образ принятия Спасителем нашей природы для ее спасения и обожения, знак того, что это священство Самого Христа. Также и поручи: руки священника, которыми он благословляет и священнодействует, — уже не его руки, а десница Христова... Пояс — это всегда знак послушания, готовности, собранности, служения. И, наконец, фелонь или риза — это слава Церкви как нового творения, это радость, правда и красота новой жизни, прообраз Царства Божия и Царя, навеки «воцарившегося и в лепоту облекшегося...».

Облачение завершается омовением рук предстоятеля. Евхаристия есть дело тех, кому прощены грехи и оставлены беззакония, кто примирен с Богом. Это служение нового человечества — «некогда не помилованного, а ныне помилованного» (1 Петр. 2, 10). Мы входим в храм, мы «собираемся в Церковь», мы облекаемся в одежды новой твари — таковы первые священнодействия «Таинства всех Таинств» — святейшей Евхаристии.