ТАИНСТВО СЛОВА
По о. А. Шмеману:
Чтение св. Писания, по единогласному свидетельству ранних памятников, составляло с самого начала неотъемлемую часть «собрания в Церковь» и, в частности, собрания евхаристического. В одном из первых, дошедших до нас описаний Евхаристии, мы читаем: «В так называемый день солнца бывает у нас собрание в одно место всех живущих по городам и селам, и читаются, сколько позволит время, сказания апостолов или писания пророков. Потом, когда чтец перестанет, предстоятель посредством слова делает наставление и увещание подражать тем прекрасным вещам. Затем все мы встаем и воссылаем молитвы. Когда же окончим молитвы..., приносятся хлеб, и вино, и вода...».
Здесь связь между чтением Писания и проповедью с одной стороны, приношением евхаристических даров с другой — очевидна. О ней же свидетельствует и современный чин Евхаристии, в котором неразрывно связаны между собою литургия оглашенных, посвященная преимущественно Слову Божию, и литургия верных, состоящая в приношении, освящении и раздаянии Св. Даров.
В предании Церкви, литургическом, духовном, именно в неразрывной связи Слова и Таинства исполняется сущность Церкви как воплощения Слова, как исполняющегося во времени и пространстве Боговоплощения, так что про саму Церковь сказано в Книге Деяний — «и Слово росло...» (12, 24).
В Таинстве мы причащаемся Тому, Кто приходит и пребывает с нами в Слове, в благовести, о Ком состоит назначение Церкви. Слово полагает Таинство как свое исполнение, ибо в Таинстве Христос — Слово становится нашей жизнью.
Слово собирает Церковь для своего воплощения в ней.
Толкование Слова есть всегда свидетельство о том, как Слово становится жизнью. «И Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины» (Ин. 1,14).
Таинство и есть это свидетельство, и потому — в нем источник, начало и основа толкования и уразумения Слова, источник и критерий богословия. Только в этой неразрывной соединенности Слова и Таинства можно по-настоящему понять смысл утверждения, что Церковь одна хранит истинный смысл Писания. Поэтому первая часть Литургии есть необходимое начало евхаристического Священнодействия, то Таинство Слова, которое свое исполнение и завершение найдет в приношении, освящении и раздаянии верным евхаристических даров.
В древности за входом предстоятеля в храм следовало восхождение его и сослужащего ему духовенства на «свои места» для слушания Писания.
В некоторых ранних рукописных служебниках малый вход называется входом с Евангелием. И, действительно, в современном его виде центр тяжести в нем сосредоточен на книге Евангелия: она торжественно выносится дьяконом северными вратами иконостаса и затем — через царские врата — приносится к Престолу и полагается на нем.
Если принять во внимание первоначальный смысл малого входа, как входа предстоятеля и народа в храм, то становится очевидно, что «вход с Евангелием» является как бы второй его формой, стал содержанием этой процессии.
И для того, чтобы понять смысл ее в евхаристическом священнодействии, необходимо сказать несколько слов об изначальной топографии храма.
В современной практике естественным и самоочевидным местом предстоятеля и духовенства является алтарь.
Главный алтарь в храме Святой Троицы Ионинского монастыря
В древности же было не так. К престолу предстоятель восходил только в момент приношения даров. «Предстояние» престолу, служение у престола было ограничено исключительно литургией верных, то есть приношением и освящением Св. Даров, Евхаристией в собственном смысле этого слова.
В остальное время, а также в службах дневного и годичного круга, место предстоятеля и духовенства было на «виме», то есть среди народа. И ведь даже и сейчас в богослужении не-евхаристическом самые важные части его — полиелей, например, — совершаются посередине Церкви, а не в алтаре.
Таким образом, престол был исключительной трапезой вечери Господней, Жертвенником, на котором приносится бескровная жертва.
Богослужение имело как бы два центра: один в самом собрании, другой у престола.
Поэтому первая часть Литургии — «собрание в Церковь», слушание Писания и проповеди — совершалась не в алтаре, а в храме, со специальных мест, отведенных предстоятелю и духовенству на «виме».
Таким образом, за входом в храм (первый смысл «малого входа») следовало восхождение в алтарь и к престолу для приношения и освящения даров (теперешний «великий вход»). Этими «входами» (процессиями) и выражался основной символизм собрания Церкви как восхождения ее в Царство Божие...
Причиной, изменившей этот порядок, было, во-первых, исчезновение первого входа — входа в храм, о котором мы говорили выше, а, во-вторых, постепенное исчезновение вимы как места предстоятеля и духовенства во время фактически всех богослужений, кроме самой Евхаристии. Исчезновению этому помогло и то, что книгу Евангелия стали хранить на престоле.
В эпоху гонений на христианство Евангелие хранилось не в храме, так как одной из форм преследования Церкви была конфискация у христиан священных книг.
Поэтому за каждой Литургией книга Евангелия приносилась в храм извне.
Но с прекращением гонений и с появлением величественных христианских базилик местом хранения Евангелия естественно стал храм, а в нем — его «святая святых», престол.
Престол стал средоточием обеих частей Литургии, хотя и по-разному.
Так, в Литургии оглашенных, а также и во всех не-евхаристических службах, Евангелие выносится из алтаря, и чтение его и по сей день совершается посередине храма, или на амвоне, тогда как Евхаристия всегда совершается у престола.
Все эти подробности нужны для того, чтобы показать, что малый вход постепенно соединил в себе три основных измерения: начала Евхаристии как входa в собрание, затем — как начало восхождения Церкви в небесное святилище (молитва и пение Трисвятого, приближение к престолу) и, наконец, начало Таинства Слова, которое исполняется в чтении Священного Писания.
Возвращаясь теперь к «входу с Евангелием», мы можем сказать, что для понимания Литургии Слова и связи ее с Евхаристией он не менее важен, чем основной акт чтения Св. Писания. В православном литургическом предании Евангелие участвует не только как чтение, но как именно книга.
Этой книге воздается такое же почитание, как иконе или престолу. Ее положено целовать, ей положено кадить, ею благословляется народ Божий. И, наконец, в некоторых священнодействиях — в хиротонии епископа, в таинствах покаяния и елеосвящения и т. д., участвует Евангелие как книга, а не тот или иной текст, заключенный в ней.
И это так потому, что книга Евангелия для Церкви есть словесная икона явления нам и пребывания среди нас Христа, прежде же всего — икона Его Воскресения.
Вход с Евангелием, поэтому, есть образ явления Воскресшего Господа во исполнение Его обещания: «Где два или три собраны во Имя Мое, там Я посреди них» (Матф. 9, 20).
Как освящению евхаристических даров предшествует приношение их к жертвеннику, так чтению и благовествованию Слова предшествует Его явление.
«Вход с Евангелием» есть встреча, радостная встреча со Христом, и совершается эта встреча посредством вынесения к нам этой Книги всех книг, книги, всегда претворяемой в силу, жизнь и освящение...
«Мир всем», — возвещает предстоятель собранию, и оно отвечает ему: «И духови твоему». Западная форма этого приветствия — «Dominus vobiscum», «Господь с вами...»
Затем возглашается прокимен. Словом этим, означающим по-гречески «предлежащее», то есть то, что предшествует, называются теперь два или три стиха из различных псалмов, поющихся антифонно — чтецом и народом, либо же хором. В древности прокимен состоял обычно из целого псалма, пение которого предшествовало чтению Св. Писания.
Для понимания прокимна нужно, прежде всего, напомнить об особом месте, занимаемом псалмами в ранней Церкви. Можно без преувеличения сказать, что в ранней Церкви псалмы суть не только одна из пророческих и молитвенных вершин Ветхого Завета, но как бы особое откровение внутри откровения.
Если все Писание пророчествует о Христе, то исключительное значение псалмов в том, что в них Христос явлен как бы «изнутри». Это Его слова, Его молитва, Он Сам: «...ipse Dominus Jesus Christus loquitus» — «Сам Господь Иисус Христос говорит в них» (бл. Августин). И потому что это Его слова, они являются и молитвой и словами Тела Его, Церкви.
«В этой книге говорят, молятся и плачут только Иисус Христос и Его Церковь». «Эти многие члены, — пишет бл. Августин, — соединенные связью любви и мира под единой главой — Спасителем нашим, составляют... одного человека. Голос большей части псалмов звучит как голос одного человека. Он умоляет за всех, потому что все едино в единственном».
Вот это понимание, этот опыт псалмов и лежит в основе их литургического употребления.
Так, например, нельзя понять исключительного места псалма 118 («Блаженны непорочные») в утрени Великой Субботы, если не знать, что в этом длинном исповедании любви к «оправданиям Божиим», к Его воле, к Его замыслу о мiре и человеке, Церковь как бы слышит голос Самого Господа, лежащего во гробе и открывающего нам смысл Своей животворной смерти.
Псалмы, таким образом, являются не только боговдохновенной экзегезой, объяснением Писания и событий священной истории, — но в них выражена и воплощена, и нам передается, та духовная реальность, которая позволяет нам уразуметь подлинный смысл как священных текстов, так и обрядов.
Прокимен — «предлежащий псалом» — вводит нас в таинство Слова.
Ибо слово Божие обращено не к одному разуму, а ко всему человеку, к той его глубине, или, на языке св. отцов, — сердцу, которое и является органом религиозного познания в отличие от неполного, дискурсивного и рационального знания «мiра сего».
Слышанию и пониманию Слова предшествует «открытие ума»: «Тогда отверзе им ум к уразумению Писаний» (Лк. 24, 45). Можно сказать, что радостное повторное возглашение прокимна, его «сообщение» собранию и принятие собранием и выражает в богослужении тот момент «отверзения ума», соединение его с сердцем, когда слова Писания мы слышим как слова Господа.
За прокимном следует чтение Апостола, то есть отрывка из второй — «апостольской» — части Нового Завета. Есть все основания думать, что в древности чтение Св. Писания включало в себя и отрывок из Ветхого Завета.
После Апостола читается Евангелие. Чтению предшествует пение Аллилуария.
Чтение Евангелия
Пение Аллилуйа, составляло в древности важную часть всего христианского богослужения. Унаследованное христианством от еврейского богослужения, Аллилуйа принадлежит к типу так называемых мелизматических песнопений. Мелизматическими, в отличие от псалмодических, называются в истории церковного пения те его формы, в которых мелодия первенствует над словом. Можно думать, что до появления в Церкви более «ученой» гимнологии — тропарей, кондаков, стихир, в которых музыка и текст взаимно определяют друг друга, Церковь знала только два типа пения, соответствовавших двум основным аспектам христианского восприятия богослужения.
Пение псалмодическое, то есть певучее, ритмически музыкальное чтение псалмов, писания, молитв, выражало словесную природу христианского богослужения, внутреннюю подчиненность его Слову: Св. Писанию, апостольскому свидетельству, преданию веры.
Пение же мелизматическое — выражало опыт богослужения как реального соприкосновения с трансцендентным, вхождения в надмiрную реальность Царства. Каковы бы ни были истоки мелизматического пения, а о происхождении его существует несколько научных теорий. Не подлежит сомнению, что в раннем христианском богослужении оно занимало значительное место и, что одним из главных его выражений было как раз пение Аллилуйа. Ибо само это слово есть не просто слово, а некое мелодическое восклицание. Его логическое содержание можно, конечно, передать словами «хвала Богу», но этим содержанием оно не исчерпывается и не передается, ибо оно само и есть порыв радости и хвалы перед явлением Господа, реакция на Его пришествие.
И одновременно с пением Аллилуйа, — а не во время чтения Апостола, как это теперь обычно делается, — совершалось каждение Евангелия и собрания.
В современной практике пение Аллилуария занимает теперь не больше двух-трех минут, дающих возможность диакону принять от предстоятеля книгу Евангелия и проследовать на амвон.
Поэтому и каждение совершается теперь не во время пения Аллилуйа, а во время чтения Апостола. Этот древнейший религиозный обряд, общий множеству религий, не сразу был принят Церковью из-за связи его с языческими культами.
В эпоху гонений от христиан требовали возжигания ладана перед изображениями императора и тем самым воздаяния ему Божеского поклонения.
Но впоследствии он вошел в церковное богослужение, и именно как самый естественный религиозный обряд, в котором все: и горящий уголь и ладан, претворяемый в благоухание, и восходящий к небу дым, — все выражает поклонение твари Творцу и Святость Божью, присутствующую среди людей.
Предстоятель читает молитву перед Евангелием, в которой он просит у Бога, чтобы Он послал «нетленный Свет Своего богоразумия и отверз наши мысленные очи для разумения евангельских проповеданий». Молитва эта занимает в таинстве Слова то же место, что занимает в евхаристической молитве эпиклеза, моление о ниспослании Отцом Духа своего Святого.
Как и освящение Даров, уразумение и принятие Слова зависит не от нас, не от нашего только желания, но прежде всего от таинственного претворения наших «мысленных очей», от пришествия к нам Духа Святого. Об этом же свидетельствует и благословение, преподаваемое диакону, читающему Евангелие, предстоятелем: «благовествовать с силою многою во исполнение Евангелия...».
По архим. Киприану (Керну):
У нас утвердилась практика читать Евангелие лицом на восток; даже когда священник служит без диакона, он читает его также на святом престоле. У греков, и, вообще, на Востоке, Евангелие читается лицом к народу. В некоторых областях Греции даже чтение Апостола происходит с нижней ступени архиерейского трона и тоже лицом к народу.
Церковь никогда не позволяет совершать Жертву без того, чтобы перед этим не читалось Священное Писание.
Должна быть какая-то особая связь между Словом и Жертвой, делающая их неразрывными. Мы видим основание этой связи в Евангелии от Иоанна (15, 3): «Вы уже очищены словом, которое Я сказал вам». Слово Божие очищает тех, кто его слушает, а мы никогда так не нуждаемся в очищении, как перед принятием Тела и Крови Христовых.
По Х. Матеосу:
Литургия Слова, помимо своей назидательной функции, является в первую очередь очищением, обращением к Богу, это открытие сердца к большему послушанию Духу. В различных евхаристических Литургиях это часто выражается в молитвах или воззваниях, произносимых до или после чтений.
В Латинской Мессе, например, по окончании чтения Евангелия священник целует книгу со словами: «Евангельскими речениями да изгладятся наши согрешения».
И в молитве перед Евангелием, читаемой в наше время в Византийской Литургии, священник молит Бога, чтобы через Евангельское чтение «плотския похоти вся поправше, духовное жительство пройдем, вся, яже ко благоугождению Твоему, и мудрствующе, и деюще».
Эта молитва, однако, не принадлежит Константинопольской традиции. По сути, византийская Литургия, как и римская, не имеет молитвы перед Евангелием. Эта молитва принадлежит к Литургии св. апостола Иакова, использовавшейся в Иерусалиме, и не появляется в Византийской Литургии до XII века.
В древности Евангелие относилось после прочтения в ризницу.
Сейчас Византийская Литургия содержит 2 чтения, из Апостольских Посланий и из Евангелия. До VII века, однако, чтений было три: одно из Ветхого Завета (из пророков), а также Апостол и Евангелие. Таковой же была также традиция испанской, галликанской, римской, миланской и армянской Литургий.
По архим. Киприану (Керну):
Теперь из восточных литургий Несторианская литургия сохранила ветхозаветное чтение по праздникам; Мозарабская имеет это по вся дни.
Римская месса заменяет иногда апостольское чтение ветхозаветным отрывком.
Коптская и Абиссинская литургии содержат по три апостольских чтения: одно из апостола Павла, одно из Деяний и одно из соборных.
Наши предваряющие евангельское чтение возгласы гораздо более обширны и развиты y других восточных христиан.
Например, Несторианская литургия. Там перед ветхозаветным чтением диакон возглашает: «Сидите в безмолвии. Пророчество пророка (такого-то), владыко, благослови». Перед Апостолом: «Послание апостола Павла к Римлянам (или Ефесянам и т. д.), владыко, благослови». Священник отвечает: «Христос да благословит тя в Его святом учении, да будешь светлым зеркалом послушающим тя».
Абиссинцы перед Апостолом установили возглас диакона: «К Римляном послания Павла, раба и апостола Спаса нашего Иисуса Христа, званна, избранна, отделенна на проповедь святого Евангелия чтение; его же молитва и благословение да будет с нами. Аминь».
По Х. Матеосу:
Ветхозаветное чтение составляло необходимую принадлежность Литургии, о чем свидетельствуют древние памятники, как, например, Апостольские постановления.
Три литургических чтения всё ещё присутствуют на великих всенощных бдениях Византийской Литургии: в канун Рождества Христова, Богоявления и в Великую Субботу.
В канун Рождества, когда Литургия совершается после вечерни, мы находим сейчас восемь чтений из Ветхого Завета и, после пения Трисвятого, Апостол и Евангелие. Но если мы обратимся к старым Типиконам, мы обнаружим, что Трисвятое пелось между седьмым и восьмым пророчествами. Таким образом, вечерня имела семь чтений, а Литургия три: пророчество, Апостол, Евангелие.
Такая же структура, с некоторыми особенностями, существует и на крещенском бдении. Чтений вечерни было, подобным же образом, семь, но, согласно Типикону, были другие пять чтений на случай, если патриарх уходил на какое-то время в свою резиденцию и не возвращался ко времени пения Трисвятого. После Трисвятого снова читалось пророчество (тринадцатое в современном бдении), Апостол и Евангелие.
В Великую Субботу было ещё семь чтений в дополнение к обычным семи, поскольку во время чтений, происходящих в главном храме, патриарх совершал крещение в баптистерии. Если число крещаемых было велико, и не было времени закончить крещение за время чтения семи обычных чтений, для заполнения этого времени читались семь других чтений. Последнее чтение (сейчас пятнадцатое) принадлежало к Литургии, как и Апостол и Евангелие.
Крещение в Великую Субботу
Сейчас мы имеем чтения Апостола и Евангелия на каждый день года, за исключением Великого Поста, когда чтения положены только на субботу и воскресенье. Причина этого исключения в том, что Литургия всегда совершалась в духе радости и благодарения, и совершать Евхаристию в дни строгого поста и скорби было сочтено неуместным.
Цикл годичных чтений, однако, не был составлен в одно время, и не все его части одинаково древни. Самый древний цикл зафиксирован для воскресных чтений и чтений Светлой Седмицы. Затем появился специальный цикл субботних чтений. Позднее, в монастырях, где Литургия совершалась ежедневно, монахи отобрали из остальных частей Нового Завета отрывки для седмичных дней. Это объясняет расхождения в последовательности чтений в византийском лекционарии. Имеется отдельный порядок для воскресных чтений, каждый отрывок следует после предыдущего отрывка, читавшегося в предыдущее воскресенье. Аналогичный порядок для суббот; такой же и для будних дней. Таким образом, в реальности у нас три разных правила чтений.
В византийской Литургии после отмены чтения Пророков прокимен сохранил своё место, и по-прежнему читается перед Апостолом, в римской Литургии после изъятия ветхозаветного чтения первый псалом (Responsorium Graduale) был помещён после Апостола, и таким образом, в латинской Мессе сейчас между Апостолом и Евангелием два псалма.
После чтения Евангелия читается сугубая ектенья, в которой отдельные прошения поражают своей архаичностью.
Так известное: «Ещё молимся о плодоносящих и добродеющих во святем и всечестнем храме сем ...» есть на самом деле модификация прошения: «О еже плодоношения во днешний день принесших ...». Возможно, это молитва о принесших свои плоды для первохристианской агапы.
В. Алымов (из лекций по исторической литургике):
По наблюдению архим. Киприана (Керна) сугубая ектения «является молитвою о лицах, тогда как просительная ектения - о вещах и потребностях, необходимых этим лицам».
Торжественно-праздничная Литургия свт. Василия Великого не имеет заупокойной ектении, которая читается на Литургии свт. Иоанна Златоуста.
Между тем, этот элемент Литургии (восходящий к древней практике чтения диптихов) является для нас длящимся напоминанием о том, что Церковь каждый раз собирает воедино вокруг Чаши неповторимых конкретных людей (живых или умерших - не важно, ибо для Бога все живы и Господь каждого знает по имени).
Это напоминание о том, что христианства вне общины не бывает, но христианское «вместе» сохраняет уникальное «я» каждого.
Последняя ектения - об оглашенных - несомненно, восходит ко временам первохристианским, напоминая нам о том, что Евхаристия есть неотмирное таинство верных.
Сейчас, когда уже давно нет оглашенных, наличие этой ектении может показаться неоправданным.
В греческой Литургии она упразднена. У нас же ни у кого рука не поднялась на это: слишком уж значительно напоминание.
По о. А. Шмеману:
Свидетельством о слышании Слова Божия, о принятии и уразумении его, является проповедь, которая поэтому органически связана с чтением Писания и в ранней Церкви составляла необходимую часть «синаксиса», существенный литургический акт Церкви.
Только потому «миру сему» может Церковь подлинно благовествовать Христа, свидетельствовать о Нем, а не только излагать свою доктрину, что сама она всегда слышит Слово Божие, им живет, так что сама жизнь ее есть рост Слова: «и слово Божие росло и число учеников весьма умножалось» (Деян. 6, 7); «с такой силой возрастало и возмогало слово Господне» (Деян. 19, 20).
Проповедь же не есть проповедь о Евангелии («на евангельскую тему»), а проповедь самого Евангелия.
Проповедь Святейшего Патриарха Кирилла
Подлинный дар слова, дар благовествования не есть имманентный дар проповедника, а харизма Духа Святого, подаваемого в Церкви и Церкви.
Настоящего благовествования нет без веры в то, что «собрание в Церковь» есть действительно собрание в Духе Святом, где тот же единый Дух отверзает уста благовестию и умы к принятию благовествуемого.
Тайна церковного благовествования, в отличие от всякого чисто человеческого дара слова, совершается, по словам ап. Павла, «не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого. И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении Духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией» (1 Кор. 2, 1—5).
Свидетельство об Иисусе Христе Духом Святым — вот содержание Слова Божьего, и оно, только оно и составляет сущность проповеди: «И Дух свидетельствует о Нем потому, что Дух есть Истина» (Ин. 1, 5—6).
Церковный амвон — это место, где совершается Таинство Слова.
Вот почему именно из «собрания в Церковь», из этого таинства благовествования выросло всё церковное богословие, всё предание.
Вот почему именно в нём постигается жизненный, а не отвлечённый смысл классического православного утверждения, что только Церкви вручено хранение Писания и его толкование.
Ибо предание не есть другой, дополнительный по отношению к Писанию, источник веры, оно тот же источник: живое слово Божие, всегда слышимое и принимаемое Церковью.
Предание есть толкование Слова Божьего как источника самой Жизни, а не тех или иных построений и выводов.
Потому только Церковь знает и хранит смысл Писания, что в таинстве Слова, совершаемом в собрании Церкви, Дух Святой вечно животворит «плоть» Писания, претворяя его в «Дух и Жизнь».
Всякое подлинное церковное богословствование укоренено в этом таинстве Слова, укоренено в собрании Церкви, в котором Дух Божий наставляет саму Церковь — а не отдельных членов её — на всякую истину.
Потому и всякое частное чтение Писания должно быть укоренено в церковном: вне церковного разума, вне богочеловеческой жизни Церкви оно не может быть ни услышано, ни правильно истолковано.
Так, совершаемое в собрании Церкви, таинство Слова в двуедином акте — чтения и благовествования — есть источник возрастания каждого и всех вместе в полноту разума Истины.
И, наконец, в таинстве Слова раскрывается сотрудничество иерархии и мiрян в хранении Истины, каковое, согласно известному Посланию Восточных Патриархов (1869 г.), «вручено всему народу церковному».
С одной стороны, в церковной проповеди осуществляется дар учительства, данный предстоятелю как его служение в собрании Церкви.
С другой же стороны, и именно потому, что проповедь не есть личный дар, но харизма, данная Церкви и осуществляемая в ее собрании, учительное служение иерархии неотделяемо от собрания, но в нем имеет свой благодатный источник.
Дух Святой почивает на всей Церкви. Служение предстоятеля — проповедь и учительство.
Служение народа Божьего — в принятии этого учительства.
Но оба этих служения от Духа Святого, оба совершаются Им и в Нем.
Ни принять, ни благовествовать Истину нельзя без дара Духа Святого, дар же этот дан всему собранию.
Только вся Церковь, явленная и осуществленная в «собрании в Церковь», имеет ум Христов, только в собрании Церкви все дары, все служения раскрываются в своем единстве и нераздельности — как явления единого Духа, наполняющего все Тело — и потому, наконец, каждый член Церкви, каков бы ни был его ранг в Церкви, может перед лицом мiра сего быть свидетелем всей полноты Церкви, а не только своего понимания её.
Подробнее...